Глаза у Арины на лоб полезли. Видел бог, она не собиралась сегодня ругаться с мужем, получив от Панфиловой огонёк надежды на счастливое и светлое будущее. Она и их дневную ссору забыла, и лахудру белобрысую, и оскорбления мужа, веря, что как только наладится финансовое положение в семье, наладятся и их отношения.
— Ты вообще уже охренел?! Что ты несёшь? — с трудом контролируя тембр и громкость голоса, помня о свекрови в соседней комнате, Маркова вцепилась в чашку с кофе, пытаясь унять тремор. — Я о себе, любимой, что ли, говорю? О том, что французская косметика сменилась на белорусскую? О том, что от тебя не то что цветов, от тебя шоколадки из магазина не дождёшься? О том, как мне тяжело и как ты мне нужен? Я говорю о нас! О нас, чёрт возьми! О тебе, обо мне, о твоей маме! Почему же? — Арина всё больше распалялась. — Потому что ты ни хрена об этом всём не говоришь. Тебя как будто всё устраивает. Будто это всё в порядке вещей. Будто у тебя всю жизнь мать была лежачей, а я всю жизнь за ней ухаживала. Как об этом не говорить? Я здесь зашиваюсь, надрываюсь, а тебе всё мало! Мало! Ведь идеальная Панфилова всё на свете успевает и выглядит лучше меня, а я чего-то недовольная, чего-то не такая продуктивная. Приходить тебе домой не хочется… — зло шипела Аря. — Позже собрался являться. Только на ночёвку, стало быть? Ты не думал, что сегодня, наконец, вырвавшись из дома, побывав в «ПаРе», мне тоже не хотелось сюда возвращаться? Но я вернулась! Вернулась, потому что мы семья. Потому что, кроме меня, никто ничего не сделает. И что я слышу? Ты и так от всего отстранился! От меня! От домашних обязанностей! От помощи по дому! Ты даже заботу о матери всю на меня скинул! Зато перед Панфиловой и Сашкой соловьём заливаешься, какой ты прекрасный сын, что не сдал мать ни в богадельню, ни на произвол судьбы не оставил в её доме. Ордена себе на грудь вешаешь! За чужие заслуги! За мои! Достало уже, просто достало! Тяжело со мной разговаривать, в тягость — в молчанку сыграть можно. Домой не хочется — приходить ночью буду, пожрать и поспать. А чего мне хочется? Ты совсем об этом не думаешь? Если я по твоей схеме начну жить, что будет? Не хочется мне одной быть тянуть — домработницу мне, пожалуйста. Устаю я с твоей матерью — сиделку ей! На полный день чтобы! Чтобы и искупать её могла самостоятельно! Давай так и будем жить? Следовать своим желаниям.
— Живи как хочешь. Заметь, я тебе не названивал. Если бы тебе реально не хотелось сюда возвращаться, не вернулась бы. — безжалостно отозвался Ден, переключив всё своё внимание на содержимое тарелки, которое Арине тут же захотелось надеть ему на голову.
— То есть? Тебе всё равно на меня? Ты это хочешь сказать?
Денис снова отмалчивался.
— Я с тобой говорю, Денис.
Молчание затягивалось. Оно било по нервам Арины сильнее, чем недавно сказанные слова мужа.
Она рвано выдохнула, попыталась успокоиться, сделала несколько глотков горячего кофе и таки не удержала язык за зубами:
— Люди давно придумали такую вещь, как развод. Детей у нас, слава богу, нет. Это и есть ответ на твои молитвы, да, Марков? Смотри, и общаться со мной не нужно будет, и лицо моё, недовольное, не нужно будет видеть, и желание приходить домой снова вернётся, ведь меня здесь не будет. Это же всё очевидно. Лежит на поверхности.
— Разводом попугать решила? — Денис усмехнулся, прервав свой обет молчания. — Валяй. Подавай на развод. Съезжай. Это твоё право. Твоё решение. Но на квартиру даже не смей претендовать. Она моя. Ничего твоего здесь нет.
