Канцлер пообещал внимательно выслушать Рандероса, пригласив его в кабинет. Пока директор управления убедительно говорил о необходимости организации новых рабочих мест, чтобы занять большее количество граждан и отвлечь их от возмутительных мыслей и протестного движения, Зигфрид Бер старательно шлифовал стеклянной пилочкой ноготь мизинца левой руки.
– Мы создадим комиссии по трудоустройству несовершеннолетних и отдельные комиссии для молодежи, привлечем их к общественным работам. Это позволит отвлечь наиболее активную часть населения, легко поддающуюся влиянию, от участия в политических движениях и сформировать коалицию лояльных государственной власти граждан, – вещал Хавьер Рандерос, пытаясь увлечь канцлера своей идеей, казавшейся ему если не блестящей, то, безусловно, заслуживающей внимания высшего статусного лица. Но по мере того, как он представлял свою идею, пыл его угасал, не находя видимой поддержки в равнодушно блуждающем с ногтя на ноготь взгляде канцлера, и Хавьер Рандерос, приводя последний, весомый, по его мысли, аргумент, привел его уже не тем уверенным голосом, которым начинал говорить. – Если не возражаете, монсеньор, я хотел бы взять на себя всю работу по организации мероприятий в рамках предложенной инициативы. Сегодня я вступаю во второй жизненный цикл, он очень важен и значим, как вы знаете, поэтому я приложу все усилия к реализации проекта…
Директор высказал все, что считал нужным, и замолчал. Зигфрид еще какое-то время занимался ногтем и только потом заговорил.
– У меня два вопроса к вам, сеньор Рандерос. Вот вы говорите: мы создадим, мы привлечем. Кто такие мы и на какие средства, за чей счет все это будет организовано?
Рандерос почувствовал, что его раздели и вывели голым на центральную площадь жизни. Спокойствие канцлера превзошло его равнодушие к таким малозначительным моментам, как занятость, общественные работы, чья-то лояльность и чей-то новый жизненный цикл. Плевать он хотел на все это в открытые двери своего мобиля – много и на всех сразу! И кто такой Хавьер Рандерос, осмелившийся возомнить себе, что его мысли могут быть интересны такому человеку, как Зигфрид Бер?
Директор управления адекватно оценил положение, в котором по собственной самонадеянности оказался, и свою значимость в глазах канцлера, представив себя мухой, убитой им одним ударом за то, что летала рядом и жужжала. Извинившись, что потревожил в нерабочее время, и не дав ответа ни на один из вопросов Зигфрида, Хавьер Рандерос поклонился и чуть ли не бегом покинул канцлерский дворец.
Только оказавшись дома, Рандерос позволил себе излить чувства, вложив их в удар ноги по глиняному вазону с цветами, стоявшему на входе. Вазон с предсмертным земляным звуком раскололся, высыпав бурую почву на светлый ботинок хозяина. Услышав грохот черепков и ругательства, жена Хавьера выбежала из дома, осыпая мужа бранью в благодарность за разбитый горшок и поломанный куст георгины.
Это было вчера.
А сегодня директор занятости бодрыми шагами мерил длину своего рабочего кабинета, которая вполне соответствовала его положению, составляя без малого пятнадцать метров. Вдоль огромного стола по обе его стороны сидели вызванные на ковер служащие подвластного ему управления. Никто из них не знал причины гнева директора и спросить о ней не решался, терпеливо ожидая, когда начальник сам прояснит ситуацию. Каждый перебирал в уме возможные недоработки своего ведомства, способные вывести Рандероса из равновесия, и готовился оказаться тем самым крайним, который отоваривается за всех.
