Шилин с новым настроением ушёл из кабинета.
И, действительно, Татарков на его появление реагировал спокойно.
– Ты, Паша не обижайся. Дело не простое. Но для тебя что-нибудь придумаю, постараюсь, – говорил директор в следующий раз.
– …Паша, мне перед тобой стыдно, честное слово, – говорил он в очередной раз. – Но поверь, было б всё так легко, давно бы я тебя выгнал, и дня бы не задержал. Отдыхал бы уже. Но подожди ещё. Подожди. – И даже похлопал по плечу.
И точно, выгнал на пенсию через полгода, то есть в пятьдесят шесть лет.
Вначале Подгузин позвонил Хлопотушкину. Тот – в цех. В итоге, Шилин ушёл с предприятия на пенсию. И с тяжёлым сердцем.
И вот сначала апреля он на заслуженном отдыхе. Занимается хозяйством, строит планы. А в подсознании нет-нет да что-то подточит, и словно огонёк подпалит сердце обида. Ведь Федю Борисова отпустили в пятьдесят пять, а он чем хуже?.. В последнее время, даже начала довлеть навязчивая идея, – чтобы такое-этакое ядреное придумать, чтобы как-то наказать администрацию предприятия. И хотелось найти такое, что могло бы компенсировать ему не только денежные потери, то есть материальные, но и моральные.
И однажды, после долгих раздумий, кажется, нашёл такой способ. То ли с неба эта подсказка упала, то ль козёл подсказал? Больше-то на пастбище посоветоваться не с кем.
Охваченный этой идеей Шилин побежал к Гене Крючкову. С ним и составили письмо в райсобес. И, чтобы оно не попало какими-либо путями на стол Подгузину или же к Татаркову (с той же почты, где у них явно свои люди), Павел Павлович сам свёз его в райсобес, отдал под расписку секретарше.
Удовлетворенный и успокоенный, Шилин продолжил свою частную сельскохозяйственную деятельность, поджидая ответ из Собеса.
Утром, едва ли не с первым автобусом, Шилин уехал в районный центр Кондырёво.
Ради такого случая прилично приоделся: в пиджак едва ли не его молодости; в брюки, на которых жена утюгом с трудом восстановили старые «стрелки»; в облупившиеся полуботинки, тщательно замазанные гуталином; в сорочку, на которой ворот был распущен на две верхних пуговицы; и в белую матерчатую кепочку, прикрывающую лысину. Во внутренний карман пиджака вложил документы: паспорт, трудовую книжку, «повестку».
День был тёплый, добрый, и даже птички чирикают, – посмеивался он, глядя на деревья вдоль улиц и прислушиваясь уже к соловьиным трелям. И все эти приметы наполняли его ещё бόльшим оптимизмом и создавали приподнятое настроение.
Шилин, по причине раннего прибытия в районный центр, ходил по нему, по знакомым улочкам, примечал: что нового в нём появилось; что где построилось или, наоборот, обветшало и порушилось. Встречал изредка знакомых, здоровался, делился впечатлениями, новостями из своей жизни, а также из жизни общих знакомых.
На горе, где стоят: величественное здание из красного кирпича райкома партии и райисполкома; ниже – церковь запущенного вида; магазины, – возле универмага Шилин встретил бывшего односельчанина, Егория Кислицина. Когда-то, лет тридцать пять назад, Паша был прицепщиков у него в посевную и копнителем на комбайне на уборке зерновых. Тогда – это был парень на три года старше, окончивший СПТУ по специальности «тракторист-машинист широкого профиля», на деревне уважаемый кадр, да и сам по себе он был человеком дельным, не балованным. Завидным женихом. Но по старой традиции – если армию не отслужил, ещё не мужчина, не мог жениться, да и девки скептически относились к таким женихам, как к недорослям. И поэтому два года до призыва он дергал рычаги трактора или крутил штурвал комбайна, то есть – полевого корабля, как называла пресса.
