– Сейчас?
– Да.
– Иду, – положил трубку.
Что-то тревожное отдалось в его сознании. Он внимательно посмотрел на Нину. Та в свою очередь на него.
– Что? – почему-то не в полный голос спросила она.
Он пожал плечами и направился к уличному выходу.
В кабинете были Дончак и Плюшевый.
– Здравствуйте! – поздоровался Геннадий и пожал руки обоим. – Вызывалы таваришшш нашальник? – шутливо спросил он.
– Да, садись? – ответил начальник цеха.
Плюшевый смотрел на Геннадия, и как ему показалось, с ехидцей.
Крючков сел.
– Слушаю, Николай Митрофаныч.
Дончак подал ему лист и сказал:
– На тебя тут письмо счастья пришло, ознакомься.
Крючков стал читать, и на его загоревшем за лето лице начала проступать бледность. Дочитав, вопросительно уставился на начальника цеха. Потом перевёл взгляд на парторга. «Вот это морковка! Не болит, а красная…» – пронеслась в голове шутка, но с мрачной иронией.
– Ну? И что скажешь? – спросил Дончак.
Крючков пожал плечами, ещё усваивая информацию.
– И сказать нечего? – с усмешкой спросил парторг.
Крючков кивнул, но тут же проговорил:
– Сразу и не сообразишь, что ответить на такое счастливое послание… Чушь какая-то.
– За этой чушью, ой-е-ёй какие неприятности стоят, Геннадий. Не мне тебе объяснять, – сказал Дончак. – У тебя уже и очередь на квартиру на подходе. И ты ещё на гараж стоишь. А на этой неделе утверждать будут список садоводов, я тебя вписал, и ещё двенадцать человек.
Крючков удручённо покачал головой.
– Нет, ну вот люди! Забрали в вытрезвитель, продержали почти час, даже не извинились. И телегу накатали… – Геннадий хлопнул по коленям руками.
– Наверно допинг был. Иначе, чтобы на тебя такую бумагу представлять?
Крючков посмотрел на Плюшевого, угрюмо хмыкнул и повернулся к Дончаку.
– И что теперь?
– Что теперь? Как и положено: заседание комиссии, протокол, и ответ в эту заботливую организацию. А тебе соответствующее наказание – лишения дачи, квартирной очередности, может быть, перенесут её, если прогнёшься перед Татарковым. Ну и моральный аспект: на доску «Почета», стенгазета, – перечислил начальник цеха. – Словом, сам понимаешь.
Крючков ухватился за голову и заплёл пальцы в волосы. Перед глазами предстали хмельные рожи дядиных собутыльников и виноватое и в тоже время подпитанное внутренним огоньком алкоголя добродушное лицо Николая. «Ну, дядюшка, ну, спасибо!»
– Так что получилось там, в Москве, c тобой? – спросил Дончак.
Крючков сжал зубы, на его скулах заходили желваки. И, сам не понимая зачем, процитировал:
– Вот и верь после этого людям… Я призналась ему при луне. А он взял мои девичьи груди и узлом завязал на спине.
Дончак вдруг расхохотался. Не сдержался и парторг, хмыкнул сдержанно.
Крючком посмотрел на них недоуменным взглядом, потом поняв, что ляпнул не то, что хотел – пришли на ум под настроение эти строчки, – и тоже усмехнулся.
– Ты долго сочинял? – спросил Дончак.
– Да это не я. Нашёлся умный человек. Услышал ещё в армии, запомнился стишок. Эх-хе… Теперь вот, веселит душу.
– Ну, если и дальше так будет веселить, то не пропадёшь. И мы с тобой повеселимся. А теперь, давай по существу, – Дончак придвинулся грудью к столу.
– По существу… – вздохнул Гена. – Собственно, поехал я в Москву по просьбе тётушки. Ей сделали операцию – рак груди. Ну, а дядюшка в ознаменование этих трагических событий ударился в пьянку. Естественно, за её здоровье. Попроведать надо было их, с дядей провести собеседование. Да приехал неудачно – никого дома не застал. Как потом узнал от дядьки, тётушка находиться в больнице на химии-терапии. Прождал у подъезда часа два, потом пошёл в магазин – перекусить надо было чего-нибудь. А там и они, алкаши крутятся. Собственно, не так уж и пьяные, но вмазанные. Купили «коленвал» и за углом магазина пристроились. А там добровольных дружинников как собак нерезаных. С балкона вначале кулаками махали, потом милицию вызвали, или наоборот.
