Я смотрю прямо перед собой и понимаю, что вот теперь с удовольствием сходила бы с ним на свидание. Чтобы узнать о том, что он натворил в своём таинственном прошлом.
_________
*Го́стия — евхаристический хлеб в католицизме, а также англиканстве и ряде других протестантских церквей
7. Глава 7. Ронни: хуже не придумаешь
Всё и так было не просто, а теперь усложнилось вдвое. А то и втрое.
Я резко сворачиваю машину на Уилшир-бульвар и какого-то хрена еду туда, откуда и растут ноги всех моих проблем.
Бонни будет недовольна.
Словно я не в курсе, что она сама туда иногда наведывается.
Интересно, моя сестра знала, что великолепный офицер Коллинз старший брат невинного цветочка? Именно поэтому назвала её имя? Чтобы я точно проиграл?
Как низко, сестрёнка... Но ты же меня знаешь — я никогда не сдаюсь.
Я нащупываю в кармане куртки кастет и одеваю его на руку. Будет прекрасно, если мать приютила очередного любовничка. Это то, что мне сейчас нужно.
Въезжаю в трейлерный парк через покосившиеся ворота и предвкушающе улыбаюсь. А через пару минут останавливаю машину у места, которое мне два с лишним года приходилось звать домом. Но дом у меня был только один. Тот, в котором с нами жил отец. Пока не умер.
Выхожу из машины и направляюсь к хлипкой двери. Она, конечно же, не закрыта. Никому и в голову не придёт, что у конченной наркоманки есть то, чем можно поживиться.
В нос ударяет густой аромат винных паров, я морщусь и прохожу дальше. Под ногами гремит пустая бутылка. Темно, как в канаве. Грязная канава это и есть.
По памяти прохожу к узкому окошку в районе кухонного шкафа и одергиваю шторку. Осматриваюсь.
Я, похоже, пропустил отвязную вечеринку. Какая красота.
Подхожу к тому нарколыге, что лежит ближе ко мне, и пинаю его в бок:
— Подъём. Пора по домам.
Тот что-то сонно ворчит, отмахиваясь от меня, как от назойливой мухи.
Смотрю на разбросанные, как грязные вещи по полу, тела: матери среди них нет. Разумеется, она в своей спальне. С любовником. Хмыкаю и хватаю ворчуна за шиворот грязной футболки. Тащу его тушу, напугано хлопающую глазами, к выходу и выбрасываю его за дверь.
— Какого хрена? — кряхтит тот, распластавшись на вытоптанной ногами траве.
— Проваливай, — бросаю я ему и, развернувшись в комнату, повышаю голос: — Просыпаемся и валим отсюда ко всем чертям!
Одна из тёток поднимает голову, морщится от света и, перевернувшись на другой бок, пренебрежительно просит:
— Отстань, мальчик.
Мальчик? Отлично. Сейчас этот мальчик покажет тебе настоящее гостеприимство.
Подхожу к ней, хватаю за плечо с обвисшей кожей и дергаю вверх. Тётка лупит свои глазёнки и начинает верещать. Выкидываю её за дверь, как и предыдущего наркомана.
— Ты кто такой, пацан? — таращится тот на меня, уже поднявшись на ноги.
— Твоя мужественность, которую ты продолбал, — усмехаюсь я и иду за следующим гостем матери.
Ненавижу эти сборища. Прибил бы каждого.
Наконец, все просыпаются и понимают, что происходит. Начинается суматоха. Я морщусь от противного визга тёток, отталкиваю от себя слишком смелых мужиков и с боем выкидываю их по очереди за дверь. Кто-то настолько тупой, что додумываются прорываться обратно. Хватаю старую биту, с которой одно время сроднился, словно она продолжение моей руки, и демонстрирую её особо непонятливым. Тот, которого я выкинул первым, видимо, хорошенько оскорбился из-за моего замечания по поводу его мужественности и кидается на меня с кулаками. Я легко ловлю его руку, выворачиваю, заставив того взвизгнуть от боли, как девчонку, и отталкиваю его от себя, придав ускорения пинком под зад. Он снова валится на землю и, жалобно стеная, баюкает вывернутую руку.
