Теорию грамматики вела крайне энергичная, напористая и склонная к разряжавшим атмосферу смелым шуточкам Елена Александровна Рощупкина. Она, в частности, запомнилась фразой «Vous voulez ma mort, ma chérie!» («Милочка, вы хотите моей смерти!»). Произносила её она при малейшем удобном случае с максимальной патетикой и деланым возмущением, смотря с нарочитым укором на провинившуюся студентку поверх очков, которые постоянно сползали на кончик её носа. На меня эта фраза не распространялась. Возможно, мужской вариант окончания «mon cher» ей меньше нравился. Шутки шутками, а материал Рощупкина в нас вдалбливала мощно, с пожизненной гарантией.
Практическую грамматику на протяжении всей учёбы у меня вела великолепный специалист Надежда Борисовна Кудрявцева. Мегапрофессиональная, чёткая, конкретная, собранная, требовательная и жёсткая. Мы её одновременно жутко боялись и неимоверно уважали. Немилосердно тряслись, когда она начинала говорить подчёркнуто безадресно, ледяным тоном. Это означало, что мы вновь безбожно накосячили и крайне её разочаровали, что было стыдным. Она никогда не позволяла себе повысить голос или как-то оскорбить, но её чрезмерное спокойствие было страшнее любого крика.
Помню, я ей жутко не понравился на первых занятиях. Она, со свойственной ей прямолинейностью, даже не пыталась это скрывать. Превыше всего Кудрявцева, как подлинный профессионал, ценила знания, коих у меня не было и в помине. Меня же она посчитала слабым звеном, на которое не стоит тратить время. Полагаю, она рассудила, что я скоро «сольюсь». Но мальчонка оказался на удивление настырным и трудолюбивым, упорно продирался к знаниям и постепенно начал демонстрировать некие достижения. В итоге писал диплом именно у Кудрявцевой. Причём она сама предложила мне поработать вместе. Это означало заслуженное мной уважение с её стороны, что стоило очень дорогого.
Из преподавателей лексики запомнилась Мадам Спасская. Она относилась в категории тех, кто обкатывал на нас свои новые наработки. Как раз появился новый прогрессивный и чуточку новаторский учебник её авторства, что вылилось в крайнюю интенсивность проводившихся ею занятий. Меня она полюбила, но странною любовью – постоянно то ли троллила, то ли заигрывала. Это выливалось в то, что я оказывался перманентным объектом допросов с особым пристрастием. Поэтому пришлось усиленно осваивать лексику. Вполне успешно.
Всему этому напору мы противостояли довольно сплочённым, в том числе поневоле в силу вышеописанной немногочисленности, коллективом.
Так сложилось, что большинство одногруппниц ходило со смешными или милыми прозвищами: Муха, Крястя, Мороз, Зубилка, Урса, КатьЯна. Со стороны могло показаться, что речь идёт не о языковой группе в элитном столичном вузе, а о пребывании «на зоне» и тюремных «погонялах» опытных зэков.
Ума не приложу, откуда пошла эта традиция, но, уверяю вас, обидного в них ничего не было. Мухой звали Юлю Михайлову за вечную активность и неугомонность. Урса – это Анечка Медведева, а само слово созвучно французскому слову «ourson» (урсон – «медвежонок»). Крястя – уменьшительный вариант имени Кристина. «КатьЯна» – общее имя для двух неразлучных подружек Кати и Яны. Странно, но я до прозвища так и не дорос.
Зато ничуть не хуже (правда, следует признать, и не лучше), чем у других, шли общие дисциплины: латынь, французская литература, история Франции, языкознание, философия. Страдали все одинаково, что невероятно сплачивало коллектив.
