В ход шли упражнения с маленьким зеркальцем, карандашами, камушками, как в старом американском фильме «Моя прекрасная леди». Со стороны мы походили на кривляющихся мартышек, но смешно было лишь первые пару занятий. Затем наступала тяжёлая расплата в виде изнурительных отработок отдельных звуков и слов, связок и интонационных моделей. Все мышцы лица болели невероятно. Французы обладают довольно чёткой артикуляцией. Обратите внимание, насколько жилистая у них, как правило, нижняя часть лица. Как четко они «пропечатывают» каждый звук. Русский язык не требует такого напряжения, мы говорим спокойно, порой едва шевеля губами. Французский подобной вопиющей расслабленности не терпит и не прощает.
Нередко «выезжал» за счёт довольно приятного низкого тембра голоса. Фонетички (дамы в основном одинокие и не самого юного возраста) млели, когда после череды девичьих голосков звучал вполне мужественный баритон. Оборотной медалью стало их искреннее, но иногда чуть не маниакальное стремление добиться от меня идеальной чистоты звучания, как у их любимых Ива Монтана, Шарля Трене, Жоржа Брассенса и других звёзд французской эстрады середины ХХ века, в котором наши преподавательницы и застряли. Мне не позволяли ни малейшей халтуры, вновь и вновь заставляя усиленно отрабатывать очередные упражнения. Возились со мной, наверное, больше, чем с девочками, у которых, к тому же, с произношением изначально проблем было на порядок меньше. Они быстро и профессионально с корнем повыдирали весь мой индийский фонетический багаж и самозабвенно лепили из меня «француза». За это до сих пор безумно им благодарен и регулярно вспоминаю, когда настоящие французы интересуются, из какого я региона, а не из какой страны. Многие носители языка отказывались мне верить, что я изучал французский в далёкой Москве, а все преподаватели были русскими. Кстати сказать, до конца второго курса я ни разу не видел ни одного живого француза.
Помимо фонетики усиленно зубрил спряжения глаголов, запоминал новую лексику, пытался разговориться, преодолевая природную скромность. Языковые группы на нашем факультете были крошечные, по 8-9 человек, поэтому спрятаться, как и предполагал, не было никакой возможности. Даже на общих лекциях и семинарах, на которых присутствовал весь курс, отсидеться за спинами других было проблематично. Так что приходилось относиться к учёбе максимально ответственно и серьёзно. Каждый пропуск занятия замечали все, так как этим ты подставлял всех остальных, на которых волей-неволей пропорционально перераспределялась (читай – добавлялась) нагрузка, устанавливаемая преподавателем. Явка – вообще один из фетишей МГЛУ. Со злостными прогульщиками здесь во все времена расставались быстро, без сожаления и душеспасительных бесед. Нет желания ходить на занятия – вон.
Сложнее всего давалась грамматика. Здесь голос не «прокатывал». Она наличествовала в двух ипостасях: теория грамматики и её практика. МГЛУ является не только кузницей кадров, но и научным центром, практически все преподаватели не просто вели свои предметы, но и осуществляли научную работу, писали статьи и издавали учебники, которые на нас же и опробовали. В какой-то момент поймал себя на мысли, что подавляющее число изданий, представленных на полках учебной литературы по французскому языку в московских книжных магазинах, принадлежало перу знакомых лиц.
