Однако того, что в трюме будет так холодно, она не ожидала – осень едва началась, да и в Баунилье с её жарким климатом не слишком отличалась от лета. Но видимо, близость воды играла свою роль – Путеводная была рекой быстрой и, как следствие, – холодной. Правда, у Милы помимо одежды имелся с собой и старенький плед, который когда-то связала ей мама. Вот только он предназначался для маленькой девочки, и завернуться в него целиком тринадцатилетняя Мила уже не могла. Она прихватила эту вещицу на память – больше от мамы у нее ничего не осталось – но плед неожиданно пригодился, пусть и не мог полностью защитить от холода, проникавшего, казалось, в самую душу.
Мила мерзла, и её постоянно клонило в сон. Но полноценно заснуть не получалось всё из-за того же холода, а еще – из-за опасения, что её всё-таки могут обнаружить. Что сделает с ней команда баржи, девушка точно не представляла, но предполагала, что ничего хорошего. Оставалось только надеяться, что её маскировка – волосы, скрытые под банданой, размазанная по лицу грязь, утянутая широким полотном грудь и скрывающие бедра мешковатые штаны – сработает, её примут за парня и просто побьют, а не сделают что-нибудь гораздо, гораздо хуже.
И Мила тихонько молилась, обращаясь по очереди то к Умавидэ, то к Транзисэу с просьбой позволить ей благополучно добраться до Ильмэрме. Наверное, молитвы помогали, потому что в трюм никто не спускался, и Мила постоянно проваливалась в вязкую дрему, возвращавшую её в прошлое, в маленький домик в Калоу, в который она надеялась никогда, никогда больше не возвращаться.
Особенно часто перед глазами вставала та сцена, после которой она решила бежать из родного города как можно дальше. Это случилось всего три дня назад, и все детали помнились Миле очень живо. Правда, она была уверена, что, даже когда пройдет не три дня, а три года, она ничего не забудет, просто не сможет никогда выкинуть этот вечер из памяти.
Была среда. Дядя Терипе явился домой достаточно рано – в половине восьмого и почти трезвым. Но удивило Милу даже не это, а то, что он был в превосходном настроении – за те без малого шесть лет, которые она с ним прожила, подобные случаи можно было пересчитать по пальцам, причем одной руки.
– Ками, – растянул дядя губы в фальшивой улыбке, – дорогуша, твой заботливый дядюшка нашел способ устроить твое будущее.
Он всегда её так называл, сокращая имя иначе, чем мама, и настаивал на том, что именно так принято в Баунилье. Сначала Мила пыталась спорить, но, получив пару увесистых оплеух, смирилась, убедив себя, что так даже лучше – пусть не пятнает то, другое, имя, произнося его своими лживыми губами.
Как он расписывал свое желание позаботиться об осиротевшей племяннице на выездном заседании комиссии Попечительской службы! Как сладко пел, уверяя, что будет заботиться о малютке, как о собственной дочери, ведь свою семью он до сих пор не завел! Как клялся – увы, не магической клятвой – что мечтает только о том, чтобы дитя его драгоценной Лаусанты было счастливо!
Но лишь только сотрудники Попечительской службы покинули Калоу, оформив опеку Терипе Атраэнчи над Камомилой Атраэнчи, драгоценный дядюшка показал свое истинное лицо. Поначалу он только орал, грязно ругаясь, обзывая и Милу, и её мать самыми мерзкими словами. Но не прошло и месяца, как дядя начал пускать в ход кулаки. Вот тогда-то Мила и узнала, что вся дядюшкина «любовь» была предназначена не ей, а уютному домику, доставшемуся девочке в наследство от мамы, и, если бы не это, жить бы ей в приюте.
