– Поезжайте, Наталья Кузьминична.
– То есть?!
– Я за него ручаюсь.
– Вы ж его до сегодня в глаза не видели!
Заверин невозмутимо заявил:
– Бывают такие люди, что сразу ясно: хороший человек.
«Талант у него – говорить правильные вещи, как издеваться», – подумал Андрюха, но вслух спросил, изображая равнодушие:
– Так что?
Наталья решилась:
– Еду.
Андрюха покосился в сторону Яковлева – тот чего-то пытался добиться от дежурного относительно бумаг и на них не смотрел. Тогда Денискин с чистым сердцем обратился к ближайшему старшему по званию:
– Товарищ лейтенант, разрешите отлучиться?
– Надолго? – строго спросил Заверин.
– Гражданку на поезд посажу – и назад.
– Хотите назад? Разрешаю, – и участковый отпустил их вялым начальственным жестом.
Подцепив сумку Натальи, Денискин потащил ее к выходу.
До Лианозово добирались довольно долго, поэтому у Андрюхи было время несколько раз повторить, как найти его дом, подчеркнуть, что садиться именно в первый вагон, потому что от середины состава платформы нет, и придется прыгать на пути. Что надо осторожно идти через переезд, поскольку поезд тут одновременно выскакивает из-за поворота и прет под горку, а вот бояться идти вдоль ручья под мостом узкоколейки не надо, потому что чужие там не ходят. Что его дом, точнее, половина дома, только кажется нежилой, поскольку никак руки не дойдут отмыть стекла, а стучать надо в дверь на другой половине, и три раза – так соседка тетя Настя поймет, что от него, и прочее.
Наталья кивала и кивала, как китайский болванчик, и было ясно, что она ничегошеньки не запоминает. Андрюха потребовал:
– Дай чем записать.
Дуреха принялась снова возиться в порезанной сумке, долго шарила, потом пролепетала:
– Выронила.
– Что, и кошелек?!
– Нет, кошелек я спрятала теперь под тит… – она спохватилась, порозовела: – Цел кошелек. Книжку записную выронила, а вот фломастер есть.
– Давай.
Наталья протянула фломастер, треснутый, повидавший всякие виды, закупоренный погрызенной пробочкой.
– Пишет?
– Не знаю.
Андрюха, вцепившись зубами, открыл пробку, плюнул внутрь, закрыл.
– Теперь будет писать. Руку давай.
Он как-то настроился на то, что ладонь будет иная – рабоче-крестьянская, шершавая, с подсохшими мозолями, с не до конца прорезанными пальцами, как в перепонках. А ручка у гражданки Джумайло оказалась хорошенькая, мягкая, в ямочках, с заостренными пальчиками. И ноготки на удивление аккуратные, отливающие розовым цветом.
«Так, ближе к делу». – И Денискин прямо по этой мягкой ладошке начертил путеводитель, давая пояснения по ходу.
Когда он почти закончил, на то место, где был написан номер его дома, плюхнулась огромная слеза. Почему-то эта каплища, упавшая на чужую, хотя и милую руку, прожгла Андрюхино сердце, точно едкая кислота. И он, пользуясь тем, что толчея и все равно друг об друга все трутся, обнял девчонку:
– Чего расквасилась? Не реви.
Она, конечно же, с облегчением разревелась, хорошо еще, тихо и пристойно. Андрюха, плюнув на приличия, шептал и шептал ей в розовое ухо все утешающее, что приходило в голову. Наверное, получалось нудно и неубедительно, поскольку Наталья, потеряв терпение, стукнула его кулачком в грудь:
– Никогда она меня так не называла, понял?
– Ты о чем?
– О телеграмме! Никогда она меня Наткой не называла! И подписалась бы Малкой, так всегда было…
Какая-то гражданка за Натальиной спиной возмутилась:
– Молодые люди, имейте совесть! Ссорьтесь в более просторном месте.
