Но если на высоких нарах до свету отсидишься – с утра опять в поход, в фуражировку. Теперь ходят в фуражировку все: полки, роты, взводы, и каждый сам за себя. О, эти фуражировки! Не зря тревожат они Наполеона. Из Кремля идет приказ за приказом: поручать командование фуражировками генералам и штаб-офицерам, выделяя им крупные силы кавалерии! Но на лесных засадах можайские и вяземские мужики не спрашивали вражьих командиров о чинах и с одинаковым рвением били их. Фуражиры выходили за добычей все чаще, а возвращались все реже. Даже маршал Ней, любимец Наполеона, получил от него грозный окрик «Вы теряете при фуражировках больше людей, чем в сражениях!..»
А сражения были еще впереди.
Кутузов, выйдя из Москвы, повернул армию с Рязанской дороги на Калужскую и остановился в Тарутине. Россия была теперь за речкой Нарой. В мирном селении госпожи Нарышкиной вырос военный город с бесконечными перспективами улиц из землянок, палаток, шалашей.
Штабные остряки утверждали, что даже подушка, на которой спит фельдмаршал, не знает намерений главнокомандующего. Иные с притворным состраданием говорили, что светлейший стал от старости заметно глуховат. Он и в самом деле плохо слышал, когда паркетные стратеги, явившиеся из Санкт-Петербурга, развивали перед ним скороспелые прожекты генеральных баталий, а он равнодушно смотрел на них своим единственным зрячим глазом. Впрочем, он умел глядеть в оба, когда дело шло о судьбах России.
Уходил сентябрь, полный обманчивого тепла, и вел за собою такой же ласковый и коварный октябрь. Казалось, солнце, расщедрясь, повернуло назад, к лету. По-летнему глубокой и ясной все еще оставалась небесная синь. Не падал, кружась, червленый лист, не холодели ночи.
Травы солнцу поверили и потянулись под второй укос.
Наполеон, как завороженный, ждал мира в Москве.
– Надобно дать Бонапарту всю надежду на мир и тем еще более усыпить его! – говорил Кутузов.
Наполеона надо было усыпить! Русская армия, истомленная боями и маршами, еще только перестраивалась в Тарутине. Еще только подходили к Тарутину подкрепления из внутренних губерний и с Дона.
Но вот зазнобило леса студеным ветром, упали на луга холодные росы – зашевелились кутузовские полки.
В бою на речке Чернышне они изрядно потрепали Мюрата. Авангард французской армии, предводительствуемый им, потерпел поражение, и Кутузов отнимал теперь у Наполеона надежду на мир.
Веселее и громче стали голоса у костров в русском лагере. В ночной тишине простерла над ним крылья песня-вещунья.
Ой, врагу недолго тешиться,
Землю русскую топтать!..
Пробужденный грозной действительностью, Наполеон впервые признал, что дело становится серьезным. Ну что ж, он будет временно отступать… наступая. Он двинется от Москвы на Калугу, разрушит по пути тульские заводы и уйдет зимовать на Днепр через Калугу и Ельню новыми дорогами, не тронутыми войной.
Безвестная Ельня, едва приметная на походных французских картах, снова появляется в документах, написанных собственной рукой Наполеона. Генералу Бараге д'Иллье был послан приказ в Смоленск: форсированным маршем двинуть корпус на Ельню!
Началось отступление из Москвы.
Погрузив московскую добычу, армия Бонапарта вышла на Калугу. По пути, в Боровске, Наполеон отдал новый приказ: маршалу Виктору начать движение из Смоленска на Ельню и оттуда на Калужскую дорогу, чтобы встретиться с армией!
Пробиваясь на Калугу, Наполеону пришлось вести бой за Малоярославец. На короткий час достался ему пылающий город. Но Кутузов, подошедший из Тарутина, стал со всей армией в двух с половиной верстах.
