– Ты вот удачлив, батюшка, – плакалась гостю многодетная и многодушная барыня, – ты француза промыслил, а мне, кажись, немец подсунулся. Поди-ка с ними разберись! Уж на что мой ёрником оказался: и драчун, и пьяница, а терплю, для деток, грешная, терплю!.. Тверезых-то, чаю, в науках и вовсе нет?
– А кто ж их знает, благодетельница? – отвечал гость, поднимая рюмку и любуясь игрой света на ее гранях. – За ваше здоровье, матушка!
– Кушай, батюшка!
– За чады и домочадцы ваши!.. А науки эти, ежели правду сказать, не нами заведены. Коли ты дворянин и при вотчинах, к чему тут науки? Не от сытой жизни, и французишки за них схватились.
– А ты кушай, батюшка, в охоту!.. С чего ж они, науки-то, у французов повелись?
– Полагать надо, от тощих кормов. Ежели, к примеру, на фриштык тебе лягушка, на полдник лягушка, на обед лягушка и на ужин лягушка – тут всяк заскучает! И будто бы прирожденному своему королю голову срубили… А Бонапарта себе поставили…
– О господи, а мы их при себе держим, душу поганим!
– А почему, благодетельница, сие? Моду на них объявили! Вот и терпим: и мы терпим, и младенцы безвинно страждут!
– Правда твоя, батюшка, все терпим! Одно утешение: наука ноне дешевле пареной репы. Как не польститься?
– Да-с, а суконце почем, слыхали? Двадцать пять рубликов за аршин! А сахар, сударыня, нутка? Нет, матушка, ежели мы Бонапарта побили, изволь-ка ты российскому дворянину и суконце и сахарок в уважение доставить. Или не мы мужиков на войну ставим? Скольких душ лишились, за какой барыш?
– Ох, убытки! Кругом убытки!..
Хозяйка и гость горестно умолкли.
– Я, матушка, к березовой повернусь. Уж больно задалась!
– И кушай во здравие!.. А новоспасский-то модник, – барыня склонилась к собеседнику и перешла на таинственный шопот: – мне люди верно говорили – гувернантке этой триста ассигнациями положил! Вот до чего довела гордыня!
– Негоциант-с! – с многозначительным присвистом ответствовал гость. – Одно слово, матушка, негоциант-с!..
Но толки о новоспасской гувернантке шли по соседям не зря. Еще когда семья Ивана Николаевича была в Орле, он в хлопотах по поставкам в армию заехал в столицу. Между делами Иван Николаевич неотступно думал о сыне: не сегодня – завтра ему пойдет десятый год, пора серьезно браться за учение. Когда же среди многих чающих кондиций в отъезд ему указали на Варвару Федоровну, видом строгую, на слова скупую, Иван Николаевич сразу же решил: «Вот такую-то мне и надобно! Неглупа и с характером, а молодость девице не укор». И решил, как всегда, без промедления: ехать Варваре Федоровне в Новоспасское, обучать ей Мишеля и девочек, учить их по-русски, по-французски, по-немецки, а также истории, географии и музыке… О музыке, впрочем, Иван Николаевич не распространялся. Главная музыка – науки, в них суть!..
Уезжая, он оставил наказ доверенным людям: снарядить Варвару Федоровну со тщанием, отправить ее удобно и доставить в Новоспасское пунктуально к маю.
Давно ли Варенька крылышки расправила, давно ли выпорхнула из Смольного монастыря, и вот – прости-прощай, Петербург!
– Пожалуйте, барышня! Кони откормились, едем!..
Погрузили Варвару Федоровну в возок. Не она первая, не она последняя. Бесприданной сироте – хоть сама на картах кинь, хоть у цыганок гадай – червонные короли не выпадают. Бедной девице непременно выпадет дорога. И дорога ей одна: в гувернантки. Будочник поднимет на заставе тяжелый шлагбаум: трогай! Оглянется девица на столичные мечты в последний раз. Рождаются те мечты под музыку на балах, витают в белых институтских залах и живут, недолговечные, под нежное пение гвардейских шпор. Подойдет к девице красавец лейб-гусар или улан, склонится в томном контрадансе к даме и с милой дерзостью начнет непринужденный разговор. Совсем уже готовы сбыться мечты: вот-вот и скажет улан или гусар самое главное…
