Ого, как интересно – старик не назвал синьорину выжившей из ума клеветницей! И у меня было предположение на сей счёт: священник ради своей паствы был готов поверить даже словам молодой избалованной богачки, лишь бы не потерять благосклонности и положения, ибо церковь, где он проповедует, явно требовала немалых вложений.
Их разговор растерял всякую значимость: все нужные и интригующие меня слова были сказаны. Я уже предполагал, каким образом пойдёт дальнейшая судьба этой девушки… Мне не было дела до несчастья, что скоро ниспадёт на её плечи: она верно выйдет за какого-нибудь обрюзгшего старца, который не видит собственных чресел из-за выпирающего живота. Уверен, он будет изменять ей постоянно с нескончаемой чередой дешёвых куртизанок. Картинка, представшая перед глазами, вызвала улыбку на моём лице… Банальность жизни во всём её проявлении.
Но насладиться трагедией мне не позволило болезненное ощущение. Отец окликнул меня, о чём свидетельствовала полыхающая татуировка на шее в виде змея, обвивающего многочисленными кольцами запретный плод. У него было своеобразное чувство юмора: уж больно прельстила ему человеческая идея, что именно он склонил к первородному греху Адама и Еву. Вынужденный отложить на краткий срок начало преинтереснейшей забавы, я звонко щёлкнул пальцами…
Даже и не припомню сейчас, когда в последний раз виделся с ним: Едэлем в последнее время стал ценить уединение и покой, а основными заботами теперь занимались его верные помощники. Для меня же такая перемена открыла прекрасную перспективу – окончательно перебраться к смертным, чтобы хорошенько повеселиться, чем я и занимался. Более сорока лет по людским меркам я беспрерывно странствовал, изредка навещая Гиенум, дабы свидеться лишь с парочкой мне лицеприятных шедимс.
И если в Гиенум всё до омерзения было пронизано обыденностью – жарко, пыльно, до безобразия громко, то на Земле я чувствовал себя в своей истинной стихии, ибо был исполнителем людских страстей, судьбоносным решением всех их проблем. Смертные прославляли меня, чуть ли не расшибая в кровь лбы от благодарности, думая, что беды их окончены… Как бы не так – человеческое сердце не знает меры. Ему хочется ещё и ещё, всё больше и больше, сверх того, что есть, сверх возможного… Именно данное неумолимое рвение «никогда не останавливаться» и приводит вопрошающих к гибели.
Ах, как же мне это нравилось! Нравилось наблюдать за молниеносным возвышением и ещё более стремительным падением. Смертная жизнь – как особый вид искусства, а я – как её незаметный вершитель и подстрекатель низменных порывов.
Ступив на раскалённую потрескавшуюся почву, я оказался неподалёку от своего родового Сэгив. За время, пока ноги моей не было в Гиенум, он заметно преобразился: сейчас вокруг него «красовался» глубокий ров, заполненный раскалённой лавой, за которым высилась крепостная стена. Отныне единственным проходом в обитель Едэлем служил узкий каменный мост, отделяющий весь остальной Гиенум от Сэгив – недосягаемого и неприступного.
Но мало этого… Отец призвал с Охнегав Гахдис трёх эймевс, которых приковали цепями прямо к стенам, и теперь они бродили вдоль рва, озираясь по сторонам в поисках нарушителей спокойствия. В их пустых глазницах пылал яростный огонь, из черепов росли завитые рога, а меж костей торчали шипы и свисали остатки кожи с ошмётками гнилого мяса. Отвратительные создания, с самого сотворения Гиенум подчинявшиеся лишь Едэлем, были его личными рабами: безмозглыми, но слепо преданными.
