Рычаги. Ад бесконечной рефлексии - страница 6

Вот рано утром по заснеженному поселку я иду в школу и боюсь опоздать. Вот я поздоровался с соседской старухой и задумался о том, что она скоро умрет. (Она жива и сейчас). Я вхожу в школу и пачкаю руку о ботинок, когда переобуваюсь. Вот мимо меня проходит взрослый парень с грозными волосами и говорит «Ух, бля, нихуя – вот и песенка моя». Добрая учительница пишет на доске большие буквы, чтобы мы видели, а мне скучно на это смотреть. В конце книги я нахожу «Белую березу» Есенина и читаю несколько раз. Становится грустно. Я не знаю, что Есенин вырезал себе вены.

Вот летом я падаю с велосипеда, и мама охая накладывает мне бинт. Я смотрю на волосы – они темные и вьются. Сильно пахнет перекисью и кровью. На столе лежат зеленые яблоки. Одно гнилое. Мама обрежет гниль и предложит мне вечером, я откажусь, но все же съем позже. Будет больно отдирать бинт он раненной коленки.

Осень и я написал свой первый стих. Он о войне: «Ночь и день быстрый как ветер/ небо озарил взрыв ракеты» Стих решено никому не показывать. Его мотивы навеяны сборником Высоцкого, который маме подарила подруга еще во времена дефицита лет двадцать назад. Спасибо дефициту – он рождает спрос.

По телевизору идет нудный фильм, он о мужчине, который покупает щенка. Плачу тайком под конец фильма. Взрослая собака лежит на рельсах, и я знаю, что оба: и хозяин и пес обречены. Тяжелые, с серьезным психологическим посылом советские фильмы. Плачу тайком – до сих пор считаю, что плакать на людях стыдно.

Поздняя осень я пью портвейн на стадионе и говорю по телефону с Машей. У Маши очень красивые длинные ноги и днем она видела, как я делаю подъем с переворотом на турнике. Она написал мне сама смс, сказала, что у меня красивые плечи. Я отошел подальше от друга Вовки, который умрет в армии через три года. Отошел я специально, чтобы он не слышал, что говорю по телефону Маше. Маша ему нравится. Она нравится всем из-за ног. Я очень крепко и сильно пьянею от портвейна. Мне обязательно нужно подышать перед тем, как идти домой, мама не переживет, если услышит перегар. Сигарета улетает в темноту. Мимо по стадиону проходит пара: он и она. Он говорит:

– Мне не было страшно, я просто взял и прыгнул.

– А я бы боялась – отвечает она.

Они не смотрят на меня, они заняты собой.

Маша кричит в трубку, что у нее заканчиваются деньги, и что она рада была со мной поговорит. Спустя три дня мы идем гулять и почему-то на кладбище.

Я вздрагиваю от: «Священная война» – линейка к 9 мая. Эта песня всегда имела надо мной какую-то страшную власть. Мне вообще не верится, что она написана человеком, причем и слова и музыка. Это больше чем песня в художественном смысле – это молитва, заклинание, мантра. Я смотрю на старого деда – одного из трех оставшихся в живых ветеранов из нашего поселка. Он говорит много и сбивчиво. Говорит банальные вещи. Я представляю, что бы я говорил, если бы прошел тут страшную войну и понимаю, что тоже самое. Мой одноклассник шепчет мне не ухо, что у Ольки задралось платье, просит меня посмотреть и оценить. У Ольки красные трусы и очень белая попа. Я не чувствую никакой страсти, но не могу оторваться. Становится противно, что смотрят все, а не только я. Еще мне кажется, что Оля и сама знает, что платье задалось. Она похожа на павлина.

Я несу пять кирпичей на стройке летом. Кирпичи режут мое тело до крови. Я отдаю их дяде Коле, который с веселыми матами создает из них стену. Он не ведет в этом искусство – это просто выгодно и он в этом хорош. Я заработал за лето больше, чем мама и оплатил первый год учебы в университете. Платные места были заняты странными людьми, которых я так и не увидел за четыре года обучения.