– Да замолчи ты уже, голова от тебя пухнет, – взмолилась
я. – Лучше объясни мне, где это тебя Скоропут нашёл и что за дела с приютом.
Откуда ты вообще такой взялся? Где семья твоя?
– Так нету. Померла бабка, говорю ж, – легко ответил
Эричек. – А деревенька у нас махонькая, там больно умных не любят, вот и
пришлось перебираться… Я тебе говорил, да? Я очень умный мальчик!
– Хитросделанный ты, это я уже заметила. Значит,
сиротка всё же.
– Ага. Вот я к торговцам и прибился. А они меня до
Альматы довезли. Я ж такой – нигде не пропаду!
– Ну-ну…
– У бабки тут знакомцы были, но они меня на порог не
пустили. Выстави-иили-ии, сиротиночку-уу!.. – завыл он.
– Дальше, – сурово приказала я.
– А, ну да, – бодро спохватился малец. – Жить, в общем
негде, в деревеньку обратно не пущают. А у вас тут не город, а оранжерея
какая-то вперемешку с бестиарием! Там за ногу цапнут, здесь помоями обольют… И
растения эти ваши… Страшнюю-ючие-е!.. Так и норовят съесть сиротиночку!
Эричек снова раззявил рот, мысля жалобно завыть, но у
меня наконец оттаяли веки и я недобро прищурилась. «Бестиарий», ага. Больно
складно говорит для деревенской сироточки. Читать умеет. Наверняка прежде в
хорошую школу ходил, а то и гувернёр воспитывал.
– Не растения, а растунции. И людей они не едят. Так,
понадкусывают разве что, если сам по дурости сунешься. Ты мне зубы не заговаривай,
Эричек. Приехал в Альмату, значит. Знакомые бабки не приняли. Дальше что?
– А, ну так я в полицию после этого и пошёл. Там ведь всем
сирым да жизнью обиженным помогают, это каждому ведомо. Вот меня дяденька
Скоропут и пожалел. Увидел, какой я несчастный, да ещё и умный…
– Языком ты трепать горазд, это я заметила.
– Вот, значит, он меня к делу и приставил. В приют, то
есть. Соглядатаем. Я для него под тётеньку Удавиху копал, а он теперь и мне
доброе дело сделал – к хорошей тётеньке пристроил… Эх, заживу я с тобой, Уна,
как сыр в масле кататься буду! Я тебя люблю уже, ты знаешь?
Ну, хоть глаза наконец закатить удалось.
– Ты, тётенька ведьма, не переживай. Ну и что, что
старая и неходячая. Помрёшь через пару лет, наследство мне оставишь, тоже
хорошо. А я пока за тобой ухаживать буду.
– Да с чего я старая-то?! – не выдержала я. – Сколько
мне, по-твоему, лет?
– Ну-у… Лет сто, наверное, – сделал он страшные глаза.
– Или двадцать пять. Ты же совсем взрослая тётка. Вона, и паралич разбил уже.
Скончаешься, наверное, со дня на день.
Я только заскрипела зубами. Ещё и возраст сходу угадал,
мерзавец малолетний. Двадцать пять и есть.
– Или всё же жениться на тебе? – размышлял он. –
Старая, но ещё красивая. А то так и помрёшь, незамужняя да нецелованная. А ты
богатая, кстати?
– С-свали, – процедила я. – Достал.
– А, по-маленькому опять хочешь? – поняла по-своему
деточка.
Что-то разошлось в груди и мне удалось глубоко
вздохнуть. Но малец моего раздражения не заметил и продолжил щебетать. Можно,
конечно, и по-другому это решить, но ответки больно жёсткие в последнее время
прилетают.
– Эх, жалко мне тебя, – вдруг тоненько всхлипнул
Эричек. – Старая, больная, и даже любви твоё сердечко ведьмовское не изведало!
– Да не ведьма я… Да господи, ты-то что об этом знать
можешь! Может, и ведало, – вдруг смутилась я.
– А что, было чего? – встрепенулся малец. – Ты мне имя
скажи, я тебе сердцееда этого из-под земли достану! На аркане притащу, хоть перед
смертью твоей объяснитесь! А то что ж тебе недолюбленной помирать!
