Сад и весна. История четырех дервишей - страница 2

Название «Сад и весна», которое Мир Амман дал своему произведению, не имеет непосредственной связи с содержанием книги и представляет просто хронограмму. В арабском алфавите каждая буква обозначает определенное число, и сумма числовых значений букв, входящих в название «Сад и весна» (по-индийски – «Баг о бахар»), составляет 1217 – год написания этого сочинения по мусульманскому летоисчислению. Вот как говорит об этом сам автор:

«Когда эта книга дошла до конца, пришло мне в голову дать ей такое название, из которого виден был бы год сочинения. Когда подсчитал, оказалось, что начал я свою повесть в конце 1215 года хиджры[1] и из-за недостатка досуга удалось ее кончить только в начале 1217 года. Сердце подсказало мне хорошее имя „Сад и весна“: здесь есть и название, и видно число. На нем я и остановился. Всякий, кто прочтет эту книжку, словно совершит прогулку по саду; но простой сад подвержен увяданию осени, мой же вечно в весеннем цвету».

Своим построением «Сад и весна» Мир Аммана несколько отличается от других, более ранних вариантов «Истории четырех дервишей»: переменены местами рассказы второго и третьего дервишей, изменены пропорции частей, – но главное различие заключается в трактовке деталей. Мы отчетливо видим в книге «Сад и весна» приметы страны и эпохи. Хотя действие и переносится в далекие экзотические страны: то на Аравийский полуостров в Яман (Йемен), то в Шам (Сирия), то в столицу «султана правоверных» – Константинополь, то в разные области Аджама (Иран), то на восток – в Чин и Мачин (Китай), то далеко на запад – в Фаранг (Европа), – повсюду встречаемся мы с одной и той же обстановкой, с тем же образом жизни. Везде изображается быт мусульманской феодальной аристократии в том виде, как его наблюдал сам Мир Амман у себя на родине в Дели. Черты Индии проявляются особенно ярко, когда дело касается каких-либо подробностей обыденной жизни. Мусульмане здесь следуют многим индусским обычаям: они жуют бетель, ставят на лоб благословляющий знак – тику, носят индийскую одежду и готовят индийскую пищу. И это не удивительно, потому что «Сад и весна» представляет собою волшебную сказку, и все поименованные страны очень напоминают лежащее за «тридевять земель» «тридесятое государство» наших сказок, которое лишено каких-либо конкретных примет. Поэтому и в русском переводе за перечисленными странами сохранены те названия, которые дает им автор: ведь Чин у него ничем не напоминает Китай, а Фаранг едва ли похож на европейское государство.

Фантастика действия подчеркивается тем, что на сцену нередко выступают сверхъестественные силы в лице пери, джиннов и дэвов, которые то содействуют людям, то разрушают все их усилия. Но вмешательство этих сил в жизнь героев проявляется далеко не всегда и возможности их ограничены. Так, прекрасная пери в рассказе второго дервиша не в состоянии продлить встречу с возлюбленным, а царь джиннов и пери из рассказа четвертого дервиша сам вынужден обратиться за помощью к человеку. Характерно, однако, что окончательное устройство судеб героев не обошлось без вмешательства «владыки всех духов».

Такой способ разрешения трудностей здесь не случаен – он логически восходит к тому мировоззрению, которое проповедуется религией: «Будь покорен судьбе, надейся на Аллаха – и дела твои как-нибудь устроятся». Это фаталистическое пассивное отношение к жизни, представляющее смесь религиозного фанатизма с грубыми суевериями, было порождено самим развитием общества. Жестокая феодальная эксплуатация сопровождалась в условиях восточных деспотий полным бесправием низшего перед лицом вышестоящих, слабого перед сильным – в книге «Сад и весна» можно найти достаточно примеров этому. И конечно, господствующие классы сознательно поддерживали и воспитывали такое пассивное мировосприятие, ибо оно убивало в массах веру в свои силы, заставляло их смиряться с существующими несправедливостями.