Я едва заметно кивнула, не отрывая глаз от красивого лица непрошеного спасителя. Его слова про близость и напоминание о том, как он прикрыл меня собой, обескураживали волнующим чувством, от которого ноги немели и всё тело переставало слушаться.
В тот раз Гидеон Олдман впервые ко мне прикоснулся. Будучи девушкой незамужней, я защищала свою честь: махнула рукой, отбирая её у бестактного зельевара, снесла какую-то склянку с прилавка, та улетела в любовные зелья. Грохот, звон разбивающегося стекла, приторно-сладкий аромат и рука… Опять рука, но на этот раз тянувшаяся к моему лицу. Попыталась отбиться от возмутительного контакта с малознакомым мужчиной – вполне успешно, если не считать пару царапин. И следующее, что помню и не могу забыть, – горячие объятия Гидеона Олдмана. До сих пор, оставаясь в одиночестве, мне мерещиться щекочущее ухо дыхание этого мужчины, от которого всё нутро сводит сладкой судорогой. А аромат масел и трав, которые обычно использую для ванны, теперь ассоциируются с ним… И горячая вода принимала в свои ласковые объятия, а лопающиеся пузырьки пены нашёптывали сладкие образы о мужчине, что посмел прижимать меня к себе не являясь моим родственником.
Большой ошибкой было приходить в лавку зельевара и позволять уводить себя из торгового зала. Один на один с тем, кто притягивает… и раздражает до зубовного скрежета!
– Но... Почему? – мой голос дрожал, а на глаза навернулись слёзы.
– Прошу воздержаться от слёз.
Я опустила голову и в сердцах прошептала:
– Почему мне так не везёт?
– Может, потому что вы не видите всю картину?
Я с любопытством взглянула на мужчину и попала под чары его холодной красоты, которые усиливала его железная выдержка. Закралась мысль, что Гидеону Олдману не присуще испытывать сострадание и понимание, а вот поучать и тыкать носом в очевидное он любил.
– И что же я должна увидеть?
– Всё ваше невезение, как мне кажется, говорит о том, что вы упорно идёте против ветра.
– На что вы намекаете?
– Вы не думали податься в монахини? Замужество это не ваше. А после любовной лихорадки в Эдельвейсе не останется ни одного свободного мужчины. И к моменту, когда молодое поколение подрастёт, ваша молодость безвозвратно увянет.
– Гидеон Олдман!
– Алисия Фриман?
– Вы хам! – И залепила пощёчиной по холёному лицу.
Подобрав юбки умчалась из лаборатории зельевара, взлетела по лестнице и выскочила в торговый зал, наскочив на сэра Фейна.
– Куда вы так бежите, словно за вами сам дьявол гонится? – задержал он меня вопросом.
– Простите, – выпалила и поспешила скрыться, но бурлящее негодование вынудило развернуться на пороге и сказать: – Не понимаю, как вы можете работать на этого человека. Хуже него только фейри!
– Или демоны, – добавил сэр Фейн словно соглашаясь.
– На вашем месте, я бы уволилась!
Мужчина заинтересованно склонил голову на бок.
– Вы не на моём месте, – ответил он, растянув рот в неестественной улыбке, отчего его облик стал зловещим.
Не найдя, что ответить, выскочила на улицу, хлопнув дверью. Сгущавшиеся сумерки подгоняли меня. Вечером девушке не стоит слоняться по городу в одиночестве, особенно когда в родительский дом на ужин должны явиться жених сестры с его отцом. Мама просила меня присутствовать и не чудить. Эта просьба, точнее, её вторая часть сподвигла меня примчаться в лавку зельевара, в надежде получить помощь, но всё закончилось как и в первый раз – безрезультатно... Но без погрома. А руки так и чесались что-нибудь сломать. Одной пощёчины было недостаточно, чтобы выплеснуть всю злость, досаду и разочарование, накопленные за много лет.
