– Кларисса.
– Именно так. Пожалуй, мне следует помочь тебе подняться. – Джонатан обнял Дориана за плечи и помог ему встать. Обессиленный художник, опираясь на друга, вскарабкался на ноги.
– Благодарю, Джонатан. – произнес он необычайно подавленным голосом. – Нам действительно следует спуститься.
– Так не медли, Дориан! – Джонатан выдвинул его на лестницу и легонько подтолкнул. – Не заставляй нас беспокоиться о тебе! Иди!
Дориан чуть было не покатился кубарем вниз. Он обеими руками ухватился за перила и замер, тяжело дыша, прикрыв воспаленные веки, пытаясь восстановить равновесие. Простояв так некоторое время, он понял, что головокружение спало, и приятная прохлада сжала его легкие. Он смог идти.
Джонатан, медленно следовавший за ним, приметил за собой не свойственное ему беспокойство и был крайне удивлен этим. Странное предчувствие оставило отпечаток в его душе – он знал, что волнуется не зря.
Дориан добрался до столовой и остановился в проходе, разглядывая на стене напротив свою недавнюю фреску. Ему вдруг стало спокойно от того, что он нашел ее идеальной. Он помнил, с каким вдохновением писал ее, вкладывая душу самой райской природы в каждый мазок, как боялся нарушить гармонию и величие непостижимого чуда. Он трепетал от восторга, расписывая цветы и деревья, налитые золотом и чернотой. Он поклонялся красоте, которую создал своими руками и мыслью. Как и кровавый портрет на полу гостиной того отдаленного поместья.
– Мистер МакФарленд! – откуда-то вдруг совершенно неожиданно вынырнуло лицо Клариссы. Она была болезненно бледна, изнурена, и тяжело, быстро дышала. Дориан чувствовал, как трепещет ее сердце.
– Я работал всю ночь. – прошептал Дориан, ощущая иглы голода в желудке и тошноту. – Я устал и просто умираю, как хочу есть…
– Проходите! Стол давно накрыт. – Кларисса холодной влажной рукой дотронулась до пальцев художника, но быстро одернула руку, жестом приглашая его проследовать в столовую. Она усадила его за стол и налила горячего чая. Радость блестела в ее прозрачных глазах, цветом напоминающих лед; она с восхищением наблюдала за художником.
Джонатан медленно вошел в столовую и сел подле Клариссы, задумчиво рассматривающей лицо его болезненно бледного друга. Эта молодая леди поражала его своей совершенно нечеловеческой красотой: сплетенная из света и снега, с бледными волосами и ресницами, с кожей, лишенной краски, в белоснежном платье, с тонкими руками и длинными пальцами. Лицо ее скрывалось за маской белизны, но совершенно ясна оставалась его красота. В сумеречном холоде осенних дней Кларисса казалась лучом солнца, пробившимся сквозь тучи.
Он глядел на нее, не отрываясь, и в глазах его все становилось ярче, он мог различить даже малейшее пятнышко тени на ее белоснежном плече, он замечал таинственные изгибы ее побледневших губ, видел нежную дрожь ресниц. Он не мог заставить себя оторваться. Едва ли чувство схожее с этим когда-либо тревожило его сердце. И он готов был убить его в себе, разорвать на части, но отрицать было выше его сил.
После обеда, оставив Клариссу в гостиной, Джонатан и Дориан поднялись в комнату, чтобы поговорить. Джонатан не прочь был бы задержаться внизу, но то, что беспокоило его с первой минуты его сегодняшней встречи с другом более не терпело отлагательств.
Джонатан уселся в кресло, закуривая сигару, и долго глядел в темные глаза художника. На губах его показалась несимметричная ухмылка, от которой ничто и никогда не смогло бы избавить его красивое экзотичное лицо, но быстро сменилась гримасой беспокойства.
