– Не трогай чужое. Смотри, куда идёшь, стажёрка.
Слова ударили холодным ветром, но в этом холоде проскользнул страх, мелькнувший в его тоне, в сжатом кулаке, прежде чем он отвернулся. Шаги его стукнули по плитке, гулкие и быстрые, унося к перегородке, но Мишель всё ещё стояла, слыша, как мелодия Чжихо звенит в голове, громче динамиков. Рука её поднялась к месту его касания, кожа там горела, и в этом тепле ожил зов, связывавший её с чем-то, известным ему, но скрытым.
– Ты в порядке? – голос менеджера, сухой и раздражённый, вырвал её из оцепенения. Он стоял у двери, глядя с недовольством. – Оборудование нужно в студию, а не в коридор. Шевелись, график горит.
Мишель кивнула, голос застрял, но она заставила себя шагнуть вперёд, сжимая коробку.
– Да, я… сейчас, – выдохнула она, слова утонули в гуле, но внутри что-то менялось.
Менеджер хмыкнул, качнув головой, и ушёл, оставив её в коридоре, где шаги Кайдена звучали в памяти, как отголосок древности. Она посмотрела на коробку, на дрожащие пальцы, и тепло пера стало её якорем. Эта мелодия, голос Чжихо – он жил здесь, в этом здании, в глазах Кайдена, скрывавших страх за холодом. Это была искра, зажёгшая в ней огонь прошлого, ожидавшего её.
Ночь легла на Сеул тяжёлым покровом, и слабый свет фонарей пробивался сквозь занавески в квартиру Мишель, отбрасывая полосы на стены, где тени дрожали, как воспоминания, ищущие покоя. Она сидела за старым столом, скрипевшим под локтями, подтянув колени к груди, а свет лампы, мягкий и жёлтый, падал на стопку записей деда. Страницы, пожелтевшие от времени, пахли пылью и чернилами, храня его аккуратный почерк. Пальцы её, тонкие и дрожащие, касались бумаги, скользили по строчкам, ища ответ. За окном ветер шуршал листвой, донося гул машин, но в комнате царила тишина, давившая на сердце, заставляя его биться быстрее.
Она листала записи, и перед глазами оживали вечера в доме деда, где камин потрескивал, а его голос, хриплый и тёплый, рассказывал о прошлом.
– Мишель, послушай, – говорил он, склоняясь над этими страницами, пальцы его, узловатые от возраста, водили по строчкам. – Музыка – это сила, двигавшая звёздами. Её забыли, но следы остались, и нам запрещают их искать.
– Почему запрещают? – спрашивала она, голос её звенел любопытством, а глаза сияли, глядя на него снизу вверх.
– Это опасно, – отвечал он, взгляд его мрачнел. – Но если услышишь её, не бойся. Она сама тебя найдёт.
В тишине зазвучал другой голос – звонкий, полный смеха, принадлежавший Элис, её младшей сестре, чьё лицо с кудрями всплыло в памяти так ясно, будто она стояла рядом. Мишель замерла, пальцы задержались на странице, и она услышала тот день, когда они сидели на полу старой комнаты, окружённые куклами, и пели, подражая радио.
– Ты споёшь с айдолами, Мишель, – сказала Элис, смех её звенел, а глаза сияли верой. – Ты будешь на сцене, вот увидишь!
– Думаешь, я смогу? – спросила Мишель, улыбаясь, но с ноткой сомнения, поправляя платье куклы.
– Конечно! – Элис хлопнула в ладоши, кудри подпрыгнули. – У тебя голос лучше их. Ты станешь звездой!
Улыбка дрогнула, тепло сменилось холодом – Элис давно ушла, её голос затих, когда болезнь забрала её, оставив эхо в памяти. Мишель сглотнула ком в горле, пальцы двинулись дальше, и взгляд зацепился за имя – "Чжихо", выведенное в углу листа среди заметок о певцах прошлого. Дыхание замерло, перо на столе стало теплее, его чёрная поверхность пульсировала под ладонью. Она поднесла его к глазам, вглядываясь в ноту, мерцавшую в свете лампы, и мелодия из сна зазвучала громче, наполняя комнату, как невидимый гость.
