— Что это за лицо? А глаза? Почему они цвета тухлой воды? А волосы? Пакля! И фигура… Видит великий Олам, я просто делаю свою работу… И да простит меня хассор Р’Хшаас, что в жены ему досталась такая… никчёмная женщина!
Я терпела всё это молча. Я так поняла, что от свекрови меня бог сберёг, но вместо неё выдал эту склочную особу, которая до сих пор любила своего мужа, пусть и бывшего, наверное, даже с ума сходила. Поэтому ну я никоим образом не вписывалась в её эталоны.
— Я…
— Молчи! — крючковатый палец застыл у меня перед носом. — Тысячу таких как ты я застала, будучи женой, а сколько было после — не считала. Вы песчинки, которые исчезают из жизни великого Р’Хшааса слишком быстро. Он не помнит вас, не запоминаю и я. Только это утешает меня, что видеть твоё тщедушное и некрасивое тело я буду всего неделю.
Обрадовала…
Брюзжа и изрыгая ругательства, старуха распаковывала вещи, что дал Мегди. Подносила их ко мне, приглядывалась и пыталась понять, можно на меня это надеть. В итоге стала срывать злость на прислужниц, заставив и тех попотеть. Меня же потеть отправили в другую часть комнаты, которая была очень скромной и можно даже сказать пустой.
Тут начался очередной круг ада, потому что тряпьё с меня сняли, и я стала получать, как говорится, всё, что мне причитается. Я была всем плоха. Плечи слишком широкие, а бёдра узкие, грудь вызывающая и не такая мягкая, какая должна быть. Про мой зад я и вовсе услышала такие слова, что невольно покраснела: за всю свою жизнь таких ругательств не слышала. Но отборная брань доставалась хассору Гафуру, который этого безобразия и слышать не мог. Хромоногий кастрированный ишак — это почти благодарственная песнь.
Щупая и осматривая меня, женщина ничего не стеснялась. А когда, приказав раздвинуть ноги, ещё и совершила совсем мерзкую вещь, то тут открылся водопад ругательств.
— Порченая!
Я искренне могла понять возмущение женщины, но и я не о таком мечтала. Чтобы меня щупала вредная старуха в холодной мраморной комнате, совала пальцы в меня ещё и покрывала последними словами. Даже на приёме гинеколога в консультации я не ощущала себя такой ущербной как тут.
Видимо, отсутствие реакции возмущало ещё больше. Наверное, женщина думала, что я заторможенная или умалишённая. От шлепка по щеке я отстранилась, сделав небольшой шаг назад. Грубить не стала, только поморщилась и тихо ответила, немного краснея от стыда и гнева:
— А какая разница? Если через семь дней я умру? Что в этом такого? Я буду очередной песчинкой. Так представьте меня нагу, и я…
— Кто тебе сказал, что ты умрёшь? — женщина злобно прищурилась. — Мечтаешь об этой блажи? Так я скажу тебе, почему каждая, оказавшаяся на твоём месте, от меня получает своё! Ты можешь и не умереть! И я… — тут старуха вдруг замолчала, пожевала губы и задумчиво добавила с тоской в голосе, — я хочу, чтобы когда-нибудь случилось то, что должно. И хассор Р’Хшаас… Он бы обрёл своё счастье.
Тонкая соломинка. Надежда. Искорка тепла.
Я могу выжить?
— Так если это так, то разве имеет значение, с какой женщиной он обретёт это своё счастье?
— Женщина должна быть достойна его… А ты достойна грязной посуды или грязной одежды, не более.
Спасибо и на этом, хоть чего-то достойна, достойна жить. Поймав вертлявую мысль за хвост, зачем-то сказала:
— Как же вас дети выносят?
Потока ругани не было. Хаше Кириам вдруг состарилась ещё сильнее, будто это было возможно, а глаза её повлажнели. Мне стало вдруг жаль эту сварливую, вредную женщину.
