Престарелый Сенека наконец получил возможность расположиться на ложе, приготовленном для него у стола, но в отдалении от императора. Меж тем многие гости отставили свою еду и наблюдали за тем, как император поедал любимое рагу. После того как он поест, настроение у него станет превосходным, и этим можно будет воспользоваться, чтобы обратиться с просьбами.
Императрица тоже наблюдала за мужем, но Сенека заметил, что Агриппина при этом сильно побледнела и напряглась от волнения.
Клавдий доел, пару раз поскрёб ложкой по дну горшочка и с довольным видом прилёг на ложе. Однако воспользоваться благодушным настроением императора никому не удалось. Он почти сразу задремал. Агриппина, пытаясь сделать лицо равнодушным, искоса поглядывала на него.
Прошло немного времени, как император вдруг резко открыл глаза и, с усилием опираясь на руки, приподнялся. Выдавил из себя нечто нечленораздельное, похожее на стон или сдавленный крик, а затем захрипел и опрокинулся на ложе.
Среди гостей поднялась паника. Агриппина соскочила со своего ложа, кинулась к Клавдию, отпрянула, засуетилась и закричала:
– Это сердечный приступ! У него приступ! Где врач?
Тотчас появился Ксенофонт, влез пером в горло императору, пощекотал гортань, чтобы вызвать рвоту… Так поступали римские врачи при сильном опьянении. Однако эти манипуляции не помогли. Клавдию сделалось хуже: у него отнялся язык, он задыхался…
Император скончался в немыслимых муках на рассвете. Вскоре римский народ узнал, что Клавдий умер от сердечного приступа, не успев назначить преемника.
Часть первая
Пассажир до Корсики
Глава первая
По приказу императора
41 год н. э.
Быстроходная трирема[2] завершала трёхдневный переход из Италии на Корсику. Попутный ветер – моряки называют его «беневент» – хорошо наполнял прямоугольный парус, позволяя корабельным гребцам отвлечься на другие дела. Огромные нарисованные глаза на носу триремы и корма в виде рыбьего хвоста сделали боевой корабль похожим на диковинного монстра, а «чешуя» из развешанных по сторонам бронзовых щитов только усиливала это сходство.
Трирема принадлежала римскому флоту, инспектировавшему определённый участок Средиземного моря. На это указывал выдвинутый далеко вперёд металлический таран в нижней части, а ещё «ворон» – приподнятый трап с крюком, напоминавший клюв гигантской птицы. При абордаже его сбрасывали на вражеский корабль, и он надёжно «впивался» в палубу, куда римские воины перебегали по трапу, чтобы схватиться с врагом на его территории. Обычно этот манёвр заставал врага врасплох и заканчивался успехом римлян. Но команда триремы к боевым действиям не готовилась, поскольку ещё сто лет назад Помпей Великий[3] окончательно разобрался с пиратами, свирепствовавшими по всему Средиземноморью.
Три дня назад трирема отбыла из римской гавани Остий, приняв на борт центурию[4] легионеров-пехотинцев. Пока открытое осенним ветрам судно уверенно приближалось к своей цели, кто-то из них безмятежно спал, кто-то пребывал в отрешённом созерцании морского пространства, а кто-то думал о предстоящей службе на чужбине. Вместе с командиром, центурионом Спурием, воины должны были сменить ветеранов гарнизона. Что ожидает их на земле гордых корсов, за триста лет не смирившихся с положением жителей второстепенной римской провинции, – никто не знал. Но долг есть долг, и командир центурии лично обеспечивал его беспрекословное исполнение, о чём в том числе свидетельствовали шрамы на спинах легионеров, рискнувших пойти против слова центуриона и нарушить дисциплину.
