– Ты чего там возишься, пиши давай, а то у меня скоро заседание совета дружины… Синяев Иван Дмитриевич, Силин Николай Михайлович. Си-ли-н… Глухая тетеря! Сомова Анастасия… – диктовала ей Надя.
– Надюша, я тебе вот что скажу! – решительно повернулась к Наде Марина и посмотрела ей в глаза. – Слухи по лагерю ходят, что твой Женя встречается с Алкой из шестого отряда. Может это, конечно, и враки, но мне уже несколько человек про это доложили.
– Да нууу, нет, что ты! Да у меня же Шурочка в шестом отряде, вот он к ней и ходит… Неее, такого просто не может быть!
– Так, ладно. Я сказала, ты услышала! Читай дальше!
– Силин Николай Михайлович, – пролепетала Надя. Текст начал расплываться, голос не слушался, и пока ещё маленький, но страшный зверь под названием «ревность» уже поселился где-то в районе сердца.
Дверь с грохотом распахнулась, и в неё буквально влетела запыхавшаяся Даша Смирнова:
– Марин Степанна, там, там… Там такое!
На крыльце послышался топот многочисленных ног, и в кабинет ввалилась толпа разъяренных местных жителей.
– Здрасти вам! Сидите здеся, засидаете! Бумажки свои пишити, – начала свою речь шустрая тетка. Обведя глазами помещение, она увидела на стуле забытую кем-то из вожатых гитару.
– На гитарах играити… А за дитями и присмотреть некому. Весь сад, все цветы уперли…
– Добрый день! Проходите, пожалуйста! Что случилось? – Вежливо спросила Марина, почуяв недоброе.
– Делегация мы! Из Опяток! – закричал высокий мужик с обвисшими усами, мявший в руках соломенную шляпу. – Я к дню рождения снохи все берёг. Так нет же, всё подчистую вымели!
– А у меня-то цветы: лилии, пионы, ромашки садовы… Это ж дорогие, чай, сорта! Чё молчишь, Параскева? Скажи им! – орала шустрая тетка, брызгая слюной.
Пожилая Параскева страдала зубной болью. Челюсть у нее была подвязана шерстяным платком. А за щекой лежал кусочек сала – верное средство от боли. Несчастная вышла из-за бабьих спин, выплюнула сало на ладонь и что есть сил заголосила:
– Ой ты ж, матушки мои-и-! Ой-ти, батюшки-и-и! У меня всю клубнику сняли, обалдуи-и-! И даже неспелу-ю-ю-ю… Изверги! Тьфу! – Параскева, закончив причитать, аккуратно уложила кусочек сальца за щеку, к больному зубу.
– Клубнику-то они уже не одну ночь снимают. И у Слюниных, и у Дуньки, и у Ивана Кузьмича… – стал связно рассказывать дет Митрофан. – Я уж и караулил, но ближе к утру приходють, когда шибко спать охота. Только вздремнул и вот тебе – как корова языком слизала…
– Народ заявленье писать будет! – стала наступать на Марину шустрая тетка.
– Товарищи, дорогие, я все поняла, будем искать виновных, – подала голос очухавшаяся от новой беды директор лагеря.
– Строго наказать! Со всей строгостью закона! – потребовал дед.
– Со строгостью, со всей строгостью! Ой, как зуб-то болит… – прошамкала Параскева.
– Очень строго накажем, очень строго! Сама к участковому пойду, и во всем разберёмся! – Марина Степановна встала из-за стола и потихоньку стала провожать делегацию к выходу.
– А за ущерб? Кто мне за ущерб заплотить? Это ж я сколько на своих цветочках потеряла… Там же лилии, люпины, ирисы! – не унималась тетка.
– Мы всё решим, всех накажем… а вы, Параскева, дойдите вон до того домика, – показала Марина рукой на едва видимый за окном медпункт, – и вам наша Докторица даст обезбаливающее. И поезжайте в райцентр. С зубами шутки плохи!
Делегация вдруг разом присмирела и покинула кабинет.
