Вагнер не понимал, что делает, словно был вне себя. Сопротивляться он не мог, и у меня получалось тащить его за собой. Однако идти было очень сложно. Холод и ветер только усугубляли дело. К счастью, вскоре Сулейман, увидев, что происходит, соизволил выйти из машины и прибежал на помощь. Мы вдвоем запихнули старика в салон.
Внутри стало совсем холодно. Не хватало только ветра, а температура была почти такая же, как снаружи. «Тупица, какой же тупица!» – про себя ругала я Сулеймана.
– Давай, заводи скорее!
Он тут же повернул ключ, но двигатель лишь издавал звуки.
– Ах! Господи, пожалуйста, только не это, только не это! Не сейчас!
Окоченевший профессор мелко-мелко дрожал. Сидя рядом, я слышала, как стучат зубы. Кажется, он был при смерти, даже не открывал глаз. Я взяла его руки в свои, попыталась согреть дыханием, но все тщетно.
Сулейман все пытался завести двигатель, но ничего не получалось.
– Давай, Сулейман, – закричала я, – сделай что-нибудь, он умирает! Ведь спросят с нас!
Эти слова его подстегнули. Со словами «бисмилляхи рахмани рахим»[39] он повернул ключ и вдавил педаль газа. После еще нескольких попыток мы потеряли всякую надежду.
Машина, провались она пропадом, снова заглохла. Можно было сойти с ума: мало того, что у нас на руках умирал человек, так и мы оказались в опасности.
Оставался единственный выход: я сказала Сулейману помочь и вытащила профессора из машины. Мы взяли его под руки и потащили. Он уже не держался на ногах, и мы несли его как труп. Я, правда, раньше трупы не таскала, но, наверное, это так и делают.
До мотеля «Блэк Си» было около трехсот метров, к тому же дорога была неровная. Каким бы худым ни был старик, нести его было нелегко, но в отчаянии от безысходности мы смогли преодолеть этот путь, открыли застекленную веранду и вошли внутрь. Никого не было видно, и холодно было так же, как и снаружи.
Несколько грязных столов и дешевых стульев, морские пейзажи на стенах выглядели такими убогими, что у меня заныло сердце. Ужасное место. Я подняла шум:
– Есть кто-нибудь?
Немного погодя к нам вышел тощий мальчик в теплой куртке. Выглядел он странно: лицо, брови, подбородок – все у него было заостренное.
– Скорее! – сказала я. – Человек умирает. Здесь есть отопление?
Он растерянно смотрел на меня:
– Нет!
– Ну а обогреватель?
– Нет.
– Ты кто здесь?
– Сторож. Тут зимой закрыто, я сторожу.
Я понимала парня с трудом. Он явно плохо говорил по-турецки и очень сильно замерз. Я огляделась вокруг, ища плиту или камин. Ничего не было.
– А ты как согреваешься? – заорала я. – Как ты здесь живешь?
Он указал рукой на обшарпанную дверь чуть поодаль:
– Я живу в той комнате. Она маленькая. У меня была электрическая плитка. Я готовил еду и чай, мог согреться.
Мы посмотрели на него, пытаясь понять, почему он говорит в прошедшем времени.
– Плитка сломалась. Этим утром я отнес ее в ремонт, в Шиле. Сказали зайти вечером. Если не успеют, придется забрать завтра. Если они не успеют до вечера, ей-богу, я тут замерзну!
За такое короткое время произошло столько невероятных событий, что мне уже ничего не казалось странным. Я не удивилась, что плитка сломалась лишь несколько часов назад. Наверное, удивляться не было времени, и я особо не думала.
– Ладно, открой один из номеров.
– Открыть? – переспросил парень. – Абдуллах-аби[40] может рассердиться.
– Кто это?
– Хозяин.
– Где он?
– В Стамбуле, летом приедет.
