Сестры Мао - страница 35

– Пожалуйста, поверь, командир, я не забыл.

– Тогда не забудь, товарищ, и то, что я не занимаюсь реабилитацией. Обычно я не даю людям второго шанса. И все же я здесь и по доброте душевной даю тебе его. И что же это за второй шанс, вдова, согласитесь, а? Выступить перед первой леди Филиппин! Это было бы великолепно. Настоящий последний акт реинтеграции вашего сына. Ступив на сцену, он вновь очистится, снова станет революционером. Разве вы не желаете ему этого?

Когда в рядах партии обнаруживали извращенцев, обыкновенно их отправляли на свиноферму, чтобы они могли очистить свои грязные мысли. По возвращении большинство из них чистили туалеты до скончания жизни. Но Цзян Цин – щедрая, целомудренная – дала Сун Яоцзиню выбор: он мог либо сам отправиться на ферму с риском больше никогда не вернуться на сцену, либо отправить вместо себя в лагерь в Великой Северной Пустоши отца с матерью и продолжить танцевать на сцене. Цзян Цин это преподнесла как выбор, однако сама она знала, что это неправда. Хорошие, избранные мальчики вроде Сун Яоцзиня никогда не примут, что классовая борьба должна вестись и дома. Противостоять семье – значит отделять семейные чувства от революционных, а такая задача, простая для большинства коммунистов, была им не под силу.

– Думаете, матери не больно видеть, как ее сын переживает упадок?

Вдова заговорила вопросами, но интонация подсказывала, что ответ на них не требуется, что это последнее слово.

– В каждой жизни должны быть разворот и возвращение, я согласна, но можно ли назвать славой выход на сцену сломленного человека?

Она покачала головой и проворчала:

– Нет, нет. Из этого ничего не выйдет.

Ко времени, когда они вернулись в Комплекс, наступила темнота, а с ней и тревожная тишина. В Отдельной резиденции Цзян Цин горели лампы и работал радиатор. Войдя в кабинет – в одиночестве, потому что дочь сразу же отправилась в свою комнату, Цзян Цин огляделась в поисках цели. С размаху тыльной стороной ладони сбила со стола хризантему. Это было приятно, но потом все пошло неправильно. Ваза не разбилась. Лишь немного воды выплеснулось на ковер и разлетелось несколько лепестков. Неудовлетворительно. Ей нужно было выпустить пар. Но, посмотрев на служанку, вытиравшую разлитую воду, и представив, как сию же минуту она могла бы применить к ней насилие, она подумала: нет. Именно этого ждала от нее служанка, как и все остальные. Они настолько привыкли к ее ярости, что она стала для них просто воздухом. Некоторым она даже как будто начала нравиться: подставить щеку как повод почувствовать собственное превосходство. Если Цзян Цин и знала что-то о себе, так это то, что она была выше всякого, кто думал таким образом.

Она сделала два звонка по телефону на рабочем столе. Первый – командиру самого надежного отряда хунвейбинов, которому она дала адрес обувного магазина в Дашилани и описала внешность хозяина и его жены. Она приказала незамедлительно арестовать пару и устроить публичный трибунал.

– Насколько жестко нам действовать? – спросил хунвейбин.

– Жестко, – ответила она.

Второй звонок был Чао Ину, режиссеру Центрального балета. – Позвоните всем, – сказала она. – Всем танцорам и всей команде. Я хочу, чтобы завтра все присутствовали на репетиции в Большом зале.

Режиссер молчал.

– Алло? Режиссер Чао? Вы меня слышите?

После паузы Чао Ин ответил:

– Со всем уважением, командир, разве мы не согласились, что нужды в репетициях нет? Труппа танцует «Красный женский отряд» уже много лет. Это наш образцовый спектакль. Они знают его от начала до конца. Разве новые репетиции не будут тратой времени? Мы будем делать ненужную работу.