Сестры Мао - страница 37

После некоторых споров они сошлись на «Цитатнике» – в этой пьесе они не играли персонажей, но были самими собой, обычными людьми, проживающими реальный опыт. Они называли это представление «упражнением в подлинности», и в этих обстоятельствах оно казалось подходящим. Не меняя повседневной одежды, они разделились и разбрелись по двору. Поодиночке, ориентируясь на свои ощущения, подходили к людям: студентам, профессорам, обычной публике – неважно, – и сообщали им один факт о собственном опыте жизни под властью государства и денег.

– Я не могу прожить без зарплаты, – говорили они.

Или:

– Мне нельзя путешествовать без паспорта.

Или:

– Я ничего не могу сделать для Третьего мира.

Или что угодно, что приходило в голову, когда они отказывались от необходимости объяснять и прибегать к категории правильного и неправильного и вместо этого говорили правду о своем заточении в системе.

Так как Ева хорошо владела французским, а также потому, что она была едва ли не единственной женщиной в толпе мужчин, она обнаружила, что у нее есть преимущество. Она могла привлечь внимание мужчины, просто встав у него на пути, удержать это внимание непроизвольным обеспокоенным взглядом, а потом одной фразой убедить его не только в своем присутствии, но и в своем существовании. Так она инициировала множество ценных знакомств. Самым ценным из них было знакомство с пожилым мужчиной, к которому она подошла у библиотеки и плечи которого показались ей достаточно смелыми, чтобы их обнять. Она сказала ему:

– Я не знаю, как остановить войну.

В ответ мужчина, вероятно лектор, подвигал усами, словно в глубокой задумчивости, и после многозначительной паузы сказал:

– А мне следовало бы знать, мадемуазель, но я тоже не знаю. Мне жаль.

Глядя своими молодыми глазами в его старые глаза, она ощутила вспышку, возникающую, когда один человек вступает в глубокое общение с другим; услышав его ответ, она поняла, что, когда человек говорит просто и правдиво, он уже не чужак. Общение имеет власть, пока человек делает то, чего от него не ожидают.

Не у каждого члена группы был такой же многообещающий опыт. В какой-то момент Ева увидела, как ее бойфренд Альваро пристает к молодому студенту, крича ему в лицо по-английски:

– Ты что, не понимаешь, товарищ, не понимаешь?

Ева видела, как студент с силой оттолкнул Альваро и сказал ему отъебаться. Альваро забрался в фургон.

Когда группа собралась в машине, многие ее члены, подобно Альваро, были в подавленном состоянии. Один за другим они объявляли себя неспособными выступать в таких напряженных условиях. Оккупация, говорили они, была больше любого индивида и неподвластна никакой группе; она поглощала все, что бы они ни делали.

Слушая их, Ева поняла, что причина их несчастья в том, что они стремились к немедленному признанию.

– Имейте терпение, – сказала она, – наше путешествие только началось. Мы чувствуем свой путь. Интеграция не произойдет сама собой. Для этого нам придется усердно работать. Вот увидите, мы найдем способ внести свой вклад. В Париже будет много возможностей.

В тот вечер, после того как большинство проголосовало за продолжение путешествия, они поехали в Париж с настоящим караваном из машин, мотоциклов, фургонов и автобусов, забитых студентами с рюкзаками и свернутыми спальными мешками, столь молодыми и далекими от взрослой жизни, что Ева поразилась происходящему и той серьезности, с которой оно воспринималось. Орали рации, гудели клаксоны, водители пили вино из бутылок, пассажиры высовывали из окон конечности; несколько раз они чуть не погибли, проезжая через туман. Приблизившись к парижской кольцевой дороге, группа «Уэрхауз» отделилась от процессии и оставила фургон на тихой улице в Баньоле, потому что в самом городе, как они слышали, машины жгли. Оттуда они пешком дошли сначала до двадцатого, а затем – до одиннадцатого округа, прошли Бастилию и пересекли мост Сюлли. В Латинский квартал они пришли, когда начинали петь птицы, а в небе светало.