– Только любовь – не ко мне.
– Перестань! Любит она тебя. – Я шагнула к нему, собираясь обнять этого маленького обиженного мальчика, но одернула себя: он уже совсем не мальчик; этот парень выше меня на полторы головы, да еще и курит.
– Знаю, что любит, – ответил он очень серьезно.
– А чего тогда бесишься?
Ростик со злостью растоптал окурок и потер ладонями лицо.
Потом, повернувшись ко мне, заговорил:
– Она мне запретила собаку спасти.
– Какую собаку?
– Когда мы только сюда переехали, мама с Гамлетом вечно где-то пропадали. Я один тут тусил. А за забором у соседей жила собака. Не знаю, как ее звали по-настоящему, но я звал ее Жучкой, потому что у бабушки в моем детстве была Жучка, тоже черная. Соседи ее держали во дворе зимой и летом, голодом морили, мучили по-всякому. Она плакала по ночам. Я спросил маму, куда можно позвонить, ведь это же Америка, тут есть службы. А она сказала, что нельзя звонить. Мол, это их дело. Мы тут на птичьих правах, ни с кем ссориться не будем. Надо всем нравиться. На семью ей пофиг. Лишь бы все остальные считали ее идеальной.
– А что стало с собакой?
– Сбежала. И ее машина сбила.
Он достал из кармана пачку сигарет и снова закурил.
– Блин.
– Ага. И все из-за меня. Потому что я не смог послать маму подальше и сделать, как считаю нужным. Слабину дал. Ну и из-за нее, конечно. Она мне помешала.
– Ростик, можно я затянусь? – Вместо ответа он протянул мне сигарету. – Спасибо. Я думаю, в таких вещах виноваты только те, кто совершает жестокость. Кто мучил, кто наехал. Не Ира, не ты. Ты ведь не причинил ей зла, просто не сумел помочь. А эти люди, которые издевались над собакой, должны понести наказание. Оно обязательно их настигнет. Я верю.
Ростик вдруг улыбнулся широко и искренне.
– Ты веришь в справедливость мира, Саша?
– Пытаюсь.
– Я знаю, что произошло в Петербурге. Слышал, как мама Гамлету рассказывала. – Он прикурил еще одну сигарету, для себя. – У тебя ведь нервный срыв случился, потому что ты себя винишь, так? Якобы не смогла остановить того подонка, хотя знала, что он убьет ту девушку? Я думаю, люди, которые довели до смерти эту несчастную собаку, должны быть наказаны. Но и мы тоже… ты и я… – Его монолог прервался на полуслове резким хлопком двери.
Ростик бросил сигарету на землю. Я быстро накрыла ее кроссовкой.
– Ты что, куришь?! – закричала Ира, обращаясь к Ростику. – Охренеть, блин! Не ври мне. Не отпирайся!
– Ир, не кричи на него, это я.
– Дура! – Ее большие глаза горели яростью. – С ума сошла! Ты же нас всех спалишь. Одна искра – и все!
Не знаю, что именно сблизило нас с Ростиком – ночные откровения или то, что я отмазала его тогда от матери, но всю последующую неделю он как бы случайно заглядывал ко мне в подвал, болтал со мной о музыке, показывал тиктоки. А однажды предложил проехаться вместе на автобусе до центра – выбрать подарок для Ирки на день рождения, который ожидался в грядущую субботу. После тридцати она запретила всем упоминать ее возраст, но дни рождения все равно очень любила и непременно праздновала. У нее вообще имелось такое свойство – собирать вокруг себя людей. Она была как нитка, а мы все – бусины на ней, разнокалиберные, непохожие между собой, но связанные воедино. Глядя на то, как Ира и Гамлет болтали за завтраком, как буднично целовали друг друга в щеку перед тем, как разъехаться по работам (он – преподавать математическую лингвистику в Беркли, а она – продавать недвижимость), я гордилась тем, что свела их вместе; тем, что этот дом, этот белый ковер и кофейные кружки ручной работы – все это стало возможным благодаря моему великодушию. Я позволила ей забрать его себе, когда ей было нужнее. А теперь, когда я попала в беду, они позвали меня сюда. Все справедливо. Мне не приходилось испытывать неловкость, когда я ела их еду и по двадцать минут стояла под горячим душем, зная, насколько дорогая вода в этой части света. Я заслужила это. Я разрешила всему этому сбыться. Я должна чувствовать себя демиургом, а не бедной родственницей.
