Сейчас же от элегантности и очарования остались только красивые глаза. На солнце они блестели больше обычного и своей зеленью напоминали зелень болотную. А ещё остались губы. Совсем не бледные, а цвета поспевающей клюквы, которую срывать ещё рано: не дозрела. Закинешь в рот пригоршню таких ягод, они хрустнут на зубах, и рот сведёт от прохладного, кисловатого сока.
На подходе к семейному особняку Тиму никто не встретился. Не было ни кучера, ни садовника, ни батлера... Даже собака не выскочила и не облаяла незнакомого ей человека. Пожав плечами, Тим приблизился к крыльцу, но и тогда никто не открыл ему высокие двери, не поклонился и не пригласил внутрь.
– Вымерли они там все, что ли? – сцедил Андервуд и осмотрелся.
Вокруг не было ни души, и даже голоса прислуги не доносились, хоть многие окна и были открыты.
– Что ж, – Тим снова сплюнул болотной горечью, – была не была. И не такое доводилось делать.
И уверенным шагом двинулся в сторону одного из окон. Самого низкого, где за подоконник можно было зацепиться и дальше полагаться лишь на собственную удачу и силу в руках. С первой сегодня Тим был не в ладах, но вот последняя никогда не подводила.
***
– Почему окна до сих пор не открыты? – спросила Малеста, надавливая пальцами на ноющие виски.
Ноют – к дождю. И не к простому, по-летнему быстрому, а затяжному, с ветром. С одной стороны, хорошо. Может, непогода изменит планы сына мужа, и лицезреть его не придётся. С другой стороны, дорогу может развезти и супруг застрянет вдали от дома надолго. А он так не любит ютиться в комнатушках придорожных гостевых домов. Своей теснотой они его оскорбляют, а скудная, несвежая еда ещё и портит желудок.
– В холле уже начали открывать, – с лёгким поклоном ответил Джонатан, батлер, свои лучшие годы отдавший дому в Девонсайде. – Утренний ветер был слишком сырой. Я волновался, что, если открыть окна слишком рано, вы можете простудиться. Сейчас ветер стих, а на улице по-прежнему влажно. Вероятно, к дождю.
«Всё-таки будет дождь», – простонала про себя Малеста, а вслух только сказала:
– Пусть откроют везде, мне нечем дышать.
Шурша дорогим платьем, леди Андервуд прошла по комнате, опустилась на диван и снова коснулась висков. Пульсирующая боль немного утихла, но окончательно проходить не собиралась. За последний год она стала появляться чаще, особенно после разговоров с мужем. И вроде беседа всегда была ни о чём, а голова раскалывалась после неё так, словно на Малесту обрушилось огромное количество проблем, большинство из которых были неразрешимы.
Когда же головной боли не было, была скука. Такая, что зевать хотелось и не выползать из кровати. Но супруг любил окружать себя роскошью и требовал, чтобы стол ему всегда накрывали, как на десяток гостей – дорого и с размахом, – и чтобы жена всегда присутствовала рядом, по моде одетая, со здоровым цветом лица и блеском в глазах даже в тех случаях, когда ей нездоровилось столь сильно, что надежда была лишь на микстуры, выписываемые семейным врачом. Действовали они всегда безотказно, но намного лучше Малесте становилось, когда она выходила в сад или просто оставалась одна в небольшой комнате на первом этаже. То была уютная гостиная всего человек на пять – не больше. Лорд Андервуд эту комнату не любил, предпочитал более просторные и вычурно обставленные, а Малесте она нравилась. Небольшой диван с подушками в восточном стиле, персидский ковёр на полу, круглый чайной столик на два кресла, антикварный клавесин и узкий высокий шкаф на семь десятков книг – всё здесь было близко Малесте, всё наполняло её сердце уютом, успокаивало и излечивало от утомляющей мигрени.
