Шлях - страница 9

    А я, между тем, продолжал оставаться у бабушки и пошел в Севериновке в первый класс. Мое вступление на тернистый путь познания был крайне тяжелым и мучительным. Соседские ребята клятвенно заверили меня в том, что как только я появлюсь в школе, они тут же меня убьют. Ничуть не сомневаясь в искренности их намерений, я, на протяжении двух недель, скрывался где только можно. Скрывался, разыскиваемый не только бабой с ее хворостиной, но и своей будущей пожилой учительницей. Возвращаясь, заплаканным, домой, я вынужден был претерпевать острые, как моральные, так и чисто физические – бабка была скорая на расправу – страдания. Всему, однако, приходит конец и в один из черных для меня дней я, как на эшафот, уныло побрел к месту своей погибели. Никакого кровопролития, между тем, к моему радостному изумлению, не случилось. Напротив, я был обласкан опытной учительницей, оказался единственным, кто умеет правильно держать ручку и карандаш и так ловко и сноровисто рисовать палочки. Жизнь повернулась ко мне, наконец, светлым ликом и школьные дни потекли своим чередом.

    Но недолго… Однажды, промозглым зимним утром, дед усадил меня, укутанного до самых глаз, в запряженные понурой, заиндевелой конягой, сани и отвез, по настоятельным просьбам матери, в Сороки. Вскоре после своего возвращения, дед скоропостижно умер, видимо, он простудился во время нашей с ним поездки.

     Через многие годы его дети, вдохновленные организационными стараниями дяди Левка, относительно дружно объединили свои материальные возможности и заказали на его могилу памятник: большой, имитирующий корявый дуб, каменный крест. Однако, найти, с достаточной определенностью, место его захоронения уже не удалось. Крест установили, поэтому, приблизительно, "на авось"… Так и стоит он, наверное, до сих пор, если не свалился от времени, на заброшенном деревенском кладбище, заросшем душистым разнотравьем и овеваемом ветрами, как единственное напоминание о человеке, который жил на этой земле, человеке, которого – исключая, разве, меня – не представляют, по сути, внуки и абсолютно не знают и не стремятся знать правнуки. Где они, дни и дела твои, где след на земле твой, дед Семен?.. Лишь легкий посвист напоенного полевыми ароматами ветра да шелест пожухших листьев…

    Город ошеломил меня невиданными раньше двухэтажными домами. Потрясение было столь велико, что я не решался выйти в туалет из класса своей двухэтажной школы, опасаясь заблудиться в коридоре. Последствия не заставили себя долго ждать: к своему глубочайшему ужасу, я, на одном из уроков, описался, о чем моя соседочка по парте, черноглазая Сарочка, тут же радостно оповестила класс. Спасибо нашей учительнице Вере Степановне, она быстро взяла ситуацию под контроль и убедительно "отмазала" меня, объяснив, что это – не что иное, как пролитые чернила.

    Я много, впоследствии, видел в своей жизни больших городов и жил в них, но, слегка перефразируя Энгельса, можно сказать, что страх дикаря перед городом так прочно вошел в глубины моего подсознания, со времен того школьного конфуза, что мне не удалось преодолеть его до сих пор. И сейчас, когда моя дочь собирается в командировку в далекий Будапешт, я с удивлением ловлю себя на мысли: "до чего же отчаянная нынешняя молодежь"… Впрочем, это у меня от дяди Левка.

    Вначале мама с Петром Яковлевичем снимали небольшую комнатку в частном доме, где я спал прямо на плите, а потом мы получили небольшую, опять-таки, квартирку, в центре города, на улице Котовского, в домике с верандой, на которой мама стряпала на примусе слегка попахивающую керосином снедь. Рядом с домом был установлен на столбе, безусловно, соответствующий своему назначению, громкоговоритель и мы, как и все наши соседи, неизменно засыпали и просыпались под торжественно громыхающие звуки государственного гимна.