Мы, мальчишки, его люто ненавидели и один раз украли колесо от его телеги. Собаколов нажаловался участковому, тот, в свою очередь, нашим родителям. Кого-то поколотили. Со мной провели профилактическую беседу.
Пацанячья месть
Я был влюблён в одноклассницу Лену Муравьёву с рыжей толстенной косой и, как я, конопатую. Но летом меня отправили в пионерский лагерь. Я, кажется, перешёл тогда в четвертый класс. Мы жили в палаточном городке, и я не поладил со своими соседями. Не помню, в чём была причина, но они вчетвером напали на меня. Я отбивался, но мне всё же поставили фингал, и я ходил, офонаряя окрестность. Синяк был такой большой, что от меня шарахались. В том числе и Лена Муравьёва.
Я страдал, и потом отомстил. Когда в Будённовске выпал снег (это там бывало тогда довольно редко), я вытоптал у её дома аршинными буквами такую надпись: «Лена, я тебя больше не люблю».
Снег до утра не растаял. Но и Лена меня больше не любила. Впрочем, я переживал недолго. В детстве ничего не пугает, даже смерть.
Витькин дед
Самым верным своим другом я считал Витю Шапоренко, который воспитывался без отца. Его матери сделали неудачную операцию – у неё была спайка кишок, и она, высохшая как мумия, заботиться о сыне не могла. А когда умерла, опекунство над внуком оформил дед.
Дед Виктора был безногим – немецкий снаряд под Ельней разорвался буквально рядом с ним. У него были деревянные протезы кустарной работы, которые страшно скрипели. Но зато у деда была инвалидская машина. Драндулет, который демонстрируется в «Операции «Ы». И дед-пердед, как мы звали его за глаза, возил нас с Витей на рыбалку.
Рыбачил Витькин дед, как правило, на Буйволе. Сейчас солёное озеро входит в городскую черту Будённовска. Но было и другое озеро, километрах в двадцати от города. Самое его любимое, поскольку зараз он вылавливал там по 5—6, а иногда и больше килограммов рыбы. Озеро было небольшим, в начале лета мелководье зарастало тростниковыми плавнями, покрывалось, как ряской, плотным ковром водорослей, но потом от них избавлялось. Дед в это время ловил карпа, карася, плотву, а в апреле попадался и окунь, правда, мелкий. Как бы там ни было, рыба помогала деду выжить на нищенскую пенсию. Но дед считал рыбалку удачной только в том случае, если удавалось поймать уклейку или белого амура. Ну а когда он выуживал судака, – это был настоящий праздник.
Под его присмотром мы купались, но научить нас плавать из-за своих протезов Витькин дед не мог. Он курил самые дешёвые короткие сигареты под названием «Новые». Вставлял их в мундштук. От никотина у него были жёлтыми не только пальцы, но даже ладони. Окурки вытряхивал в специальный мешочек, потом их разделывал и неиспользованный табак набивал в патроны для папирос. У него ничего не пропадало. Из рыбьих голов, которые обычно выбрасывали, варил холодец.
Витькин дед никогда не рассказывал о войне, а когда мы его об этом просили, злился. Я видел его пьяным только один раз – в День Победы, который был объявлен праздником много позже. Дед съездил на базар и купил четыре чайника вина (вино почему-то тогда продавали из чайников), причем со скидкой. Получилось ровно ведро. Чтобы оно не расплескалось в дороге, дед отпил литра полтора и поехал на своем драндулете мимо постового на перекрестке, да ещё и посигналил ему. Постовой деда знал и дал ему отмашку: дескать, понимаю, что ты нетрезв, но в честь праздника прощаю. Дед выругался и сказал:
