Вопли Махмуда доносились уже издалека. Народ постепенно расходился. Некоторые пошли следом за стражей – этим было крайне любопытно, чем-то закончится история с пьяным чайханщиком, презревшим заповеди Корана.
Когда чайхана опустела, Синдбад выбрался из комнаты Махмуда, наскоро прополоскал рот, потом нашел на кухне яблоко и сгрыз его. В корзине с фруктами обнаружился еще и лимон. Синдбад выдавил из него сок в рот, поморщился. По идее, должно перебить запах. Догнав толпу, следовавшую за стражей, Синдбад пристроился в ее хвосте, стараясь на всякий случай держаться как можно дальше от людей.
Чайханщика приволокли к дому городского судьи – толстому проходимцу с вечно бегающими круглыми глазками. Этот судья трактовал закон исключительно по подношениям, и к нему старались не обращаться без особой на то веской причины. Но здесь и без подношений все было ясно как день. Чайханщика втащили в дом судьи по высокой каменной лестнице и бросили у самых ног необъятного телом хозяина дома, вкушавшего в тот момент утренний плов. Жирными, словно сардельки, пальцами судья загребал очередную порцию риса с огромного блюда, которого хватило бы на десятерых голодных людей, приминал и отправлял в разверстый рот, обрамленный толстыми губами, перемазанными маслом.
– В чем его вина? – спросил судья, с горестным вздохом отодвинув блюдо с недоеденным пловом, и вытер губы рукавом новенького халата.
– Он пил вино, о справедливейший из судей, – поклонился главный страж, – и заслуживает самого сурового наказания!
– Я сам решу, какого наказания он достоин! – жестко поставил судья стражника на место. – А ты, негодная свинья, презревшая заповеди нашей священной книги – Корана. – Кустистые брови судьи сошлись на переносице. – Ты сознаешься в столь гнусном деянии?
– Сознаюсь, о пресветлый Икрам-бей! – стукнулся лбом об пол Махмуд. – Каюсь, шайтан попутал! Это все он!
– Ты с ним, что ли, пил? – усмехнулся судья собственной шутке, но больше никто не засмеялся.
– Нет, нет, – запротестовал Махмуд, испуганно отшатнувшись. – Что вы!
– Ну хорошо! Ты уважаемый в городе человек, Махмуд, и поэтому… – Судья воздел к полотку алчные глазки и побарабанил по подбородку пальцами. – С тебя причитается двадцать золотых штрафа и двадцать палок по пяткам. Благодари меня за мою доброту!
– Помилуйте, о светлейший судья – целых двадцать золотых! – застонал Махмуд, молитвенно воздевая ладони.
Синдбад, стоявший в дверях, хорошо понимал чайханщика – жадность того была известна всем. Махмуда больше волновала потеря денег, нежели весьма болезненное наказание.
– Ты отказываешься воспользоваться милостью, оказанной тебе? – вспыхнул судья, подавшись вперед от негодования. Его толстые щеки негодующе заколыхались.
– Нет, но… – залепетал вконец перепуганный чайханщик. – Двадцать золотых…
– Тридцать золотых! – выкрикнул судья. – И тридцать палок по пяткам! Уведите.
Икрам-бей махнул рукой, подвинул к себе блюдо с пловом и как ни в чем не бывало продолжив прерванную трапезу.
Махмуда утащили во двор для наказания, а толпа любопытных начала разочарованно расходиться. Синдбад спустился с лестницы последним и поплелся обратно в чайхану. Сзади доносились глухие удары и вскрики уже порядком охрипшего от непрестанного крика чайханщика.
Махмуд вернулся в чайхану лишь спустя час. Он вперевалочку доплелся до лестницы, непрестанно охая, взобрался по ней, стараясь не наступать на пятки, и тут увидел сидящего на топчане Синдбада – тот преспокойно потягивал чай из пиалы. Больше в чайхане никого не было. Похоже, народ разумно решил, что сегодня Махмуду будет не до того.
