Сиреневый «Рай» - страница 8

На пороге дома, то ли замешкавшись, то ли растерявшись от волнения, Лейба оступился и неловко подвернул ногу. Он вскрикнул и с трудом удержался на ногах, едва не повалившись на землю. Пытаясь скрыть за бодрым голосом боль, он обратился к жене:

– Марьяся, а ты не забыла проверить, закрыта ли дверь в сарай?

– Проверила, Лейба, закрыта, – грустно ответила та и подняла тяжёлый чемодан. Тут же подскочила Хая, и уже вместе они понесли поклажу.

Выйдя, Марьяся попросила всех присесть на дорожку. Скамеечка стояла слева от входа в палисадник. Белая махровая сирень совсем недавно отцвела. Она образовала собой естественную беседку, куда не проникал даже сильный дождь. Всей семьёй они любили вечерами посидеть здесь, наслаждаясь её волшебным ароматом. Сейчас казалось, это было очень давно, сто лет назад…

Марьяся показала на скамью, и все покорно и молчаливо расселись рядом друг с другом. Было тесно, но, прижавшись, они чувствовали ответственность момента. Теснота не мешала, сейчас им это было всё равно.

Посидев в полном молчании немного, Марьяся первой нарушила затянувшуюся паузу.

– В добрый час! – как всегда, сказала она, прихлопнув ладонями по бёдрам, и решительно встала. Но прежде чем тронуться, обратилась к хромавшему Лейбе:

– Ты сможешь идти?

В ответ он энергично закивал головой, но стало понятно, что всё же это ему непросто.

На пороге соседнего дома, облокотившись спиной о косяк, стояла Мария. Она встрепенулась, когда увидела их, вроде стушевалась, но проговорила, как будто даже с жалостью:

– Храни вас Господи! – и перекрестила в спины с нашитыми ромбами.

Тяжелее других членов семьи пришлось Лейбе. Его быстро опухавшая нога сильно болела и не позволяла быстро передвигаться. Он плёлся сзади с маленькой котомкой и задерживал процессию. Внезапно послышались скрип телеги и цоканье копыт. Их догонял Михаил. Он был в форме, которая, надо сказать, очень шла ему. Юноша уверенно правил повозкой.

Толпа бредущих евреев была разношёрстной, но бросалось в глаза, что состояла почти сплошь из женщин, детей и стариков. Мужчин, которые бы могли сейчас служить опорой, не было видно – мобилизация и эвакуация забрали их гораздо раньше, ещё при отступлении наших. Так что теперь оставались только ослабленные или совсем молодые юноши. Но они терялись в этой пёстрой толпе.

Ворота Щетинной фабрики были распахнуты настежь, из репродукторов по бокам лились звуки бравурных маршей. Каждому входившему полицейский зачем-то вручал небольшой бумажный свёрток. Марьяся развернула его на ходу и увидела чёрный гребень, иголки с нитками, маленький портрет Гитлера и крохотную пачку галет в зеленоватом пергаменте…

Было тесно и совершенно не приспособлено для жилья. Всех разбили по кварталам, и услужливые полицейские с притворной вежливостью сверяли аккуратные списки и объясняли, куда кому следует идти.

Марьясю, хромавшего Лейбу и Хаю с растерянной Этей направили через разбитый и захламлённый двор на самый конец огороженной территории, в сторону озера, где течёт Еменка. Там, где цеха и склады заканчивались, стояла постройка, напоминавшая гараж. Он и прилегавшая территория не так пострадали от бомбёжек, как то, что располагалось за ними, уже за забором фабрики. Там, где ещё недавно были Летний театр и городская танцплощадка, виднелись руины. В прошлом году они всей семьей ходили на «Свадьбу в Малиновке». Приезжал Ленинградский театр оперетты, и яблоку негде было упасть. Как весело и беззаботно было тогда, и как пышно цвела вокруг сирень!