Шёпот. Шорох. Шелест… И. Вот, наконец, бахчааа.
На самой макушке бугра, шалаш сторожа. Долго сидели, выжидали, проверяли, нет ли засады. И, и, поползли, поближе к бахче. Вдруг выстрел, казалось – мы вросли в колючки, – вонючки и вросли, влипли в, высохшую траву. Понятно. Сторож. Радости мало – стреляет для острастки, пугает, на всякий случай, а теперь смотрите, наберёт мешок арбузов и потащит домой. Так оно и получилось.
Посидели. Подождали, когда уйдёт подальше.
И только, когда он совсем скрылся, решили флангом зайти на бахчу.
Собаки лаяли просто так. Привязаны были далеко, видимо, скорее для порядку, по привычке. Носами не могли учуять – далековато.
Ах, как трудно без мешка или хотя бы сумки, один арбуз, хоть и большой, но что это пять кг, и один арбуз?! Два, вырываются и падают. Танталовы муки. А попробовать? Нет. Нельзя. Завтра утром будет делать обход и точка. Больше сюда хода не будет.
… На толоку прибыло целых, и всего лишь три арбуза, на ттакууую компанию.
Считанные минуты корочки арбузные летели в сторону оврага.
Но…
Были и более грустные походы за арбузами. Ох, и горькие тогда они, эти вкусные красавцы, когда в твоей заднице сидела и прижигала, дробинка или крупная кристаллическая, крымская соль.
Потом было расставание с детством. Разъехались кто куда.
*
И, снова арбуз. Вернее встреча с ним, голубчиком.
Ремесленное училище. Военный завод. Южное море. Почти присяга. О неразглашении тайны. Понятно. Сталинская эпоха. Шпиономания.
И, вдруг опять арбузы.
… Ночью, выходили по одному из угловой комнаты общежития. Там двадцать пять гавриков пытались заснуть, а пять смельчаков, рванули на бахчу.
Город, нет, не город, – посёлок Аршинцево, уже спал.
До бахчи топать было далеко. Шли молча. Голос мой, враг, твой и мой. Услышат и тогда…
Услышали. И тогдааа.
Арбузов не попробовали, а вот соли в зад двоим перепало. Остальные отделались лёгким испугом. Но самое печальное было впереди.
Возвращение блудного сына.
Почти.
*
… Возвратились. Подошли к корпусу общежития, послали одного в разведку. Он разделся и пошёл в одних трусах.
Буд – то ходил в туалет, который был далеко, на, на, пять посадочных мест, на улице.
На вахте его и затормозили.
– Тыы, это! Что ты, верёвку проглотил? И три часа тянул – вытягивал её руками из своей задницы?!
…Остальная братва, пыталась штурмом взять окна, заранее которые открыли. Ну и там встреча, воспитатели, фонарики, и страх. Страх.
Сааамое страшное – приговор…прогонят из училища, а дома понятно – ремень и кнут. Кому что, а курочке можно выбирать,– что, лапша или просо. У нас не на выбор…
Идя навстречу пожеланиям трудящихся,– такой был девиз при Сталине и позже. У нас не было такого,– на выбор. А как придётся, но с позором. Без выбора средства внушения за непослушание. И, великое счастье. Работа, работа в колхозе…
… Утро. Утро ненастное, утро седое… Хмурое утро. Всем арбузятникам выдали кальсоны с верёвочками у щиколоток, потом они во время бега по дорожке, были юмором для зевак, а нам позор цирковых номеров, без аплодисментов и гонорара, за цирковое шоу.
Выстроили на утренней линейке и, и, песочили целых полчаса. А потом бегом марш, вокруг училища по спортивной дорожке, а уже народ спешил на работу.
… И, и даже девчёнки, которые ходили на танцы, в училище, видели этот маскарад, увы,– без аплодисментов.
Всё училище делает зарядку, приседание, руки в стороны, бег на месте, а мы, а мы, эти любители такого деликатеса, … в суворовских, как мы их потом называли – эти парадные – позорные кальсоны. Бегают кругами, вокруг училища и почему то спотыкаются, падают. Оказывается шутник – воспитатель, Дробот, Фёдор, отчество запамятовал. Давненько всё – таки, было… не разрешил завязывать кальсоны, нижние верёвочки, и они болтались как паруса, нет, как змеи. На них наступали, и, конечно получалась пляска. Почти танец с саблями, или петуха на сковородке… всем было смешно, кроме нас, участников этого шоу. Да ещё и друзья, однокашники улюлюкали и свистели.
