– А если бы смеялся или нудил, что было бы? – хмуро поинтересовался мальчик.
– Сначала примчались бы бешеные пчёлы. Ох, и повизжал бы ты от их укусов! А потом бы прилетели гигантские комары – кровушку испить до донышка. От них редко кто спасается!
А вот и вход в тоннель. Перед самым входом – чашка лапши, точнее – тазик, ещё точнее – целая ванна!
– Ешь!
– Не хочу!
– Тогда оставайся со мной, я буду только рад.
– А что это?
– Это мытарство празднословия – оно самое первое для новопреставленных; для тебя, соответственно, последнее.
– И что это за лапша?
– Всё, что попусту болтал и ругался. Мерзкие слова, которыми люди речь свою приправляют, обычно коричневой жижей эту лапшу сдабривают, точней, «сзловонивают», но ты, к сожалению, не «выражался». У тебя так только – разговоры во время уроков.
– Что-то еды многовато в последнее время, – проворчал Коля и начал жевать…
Иван и Философ шагали по склизкой после дождя дороге.
Чтобы не скучать, Иван Философу книжку протянул:
– Глянь, что в книжке на очереди?
– Да непонятное что-то – радостворный плач и безгневие с кротостью.
– А проще возможно? Я ж дурак, не забывай.
– Вот, написано: «Плач по Богу есть сетование души, такое расположение болезненного сердца, которое с исступлением ищет того, чего оно жаждет, и, не находя его, с трудом за ним стремится и горько рыдает вслед него».
– Ничего не понял.
– Знаешь, как я плакал, когда жену потерял и найти не мог?
– А я Правду ищу, только без слёз. Но тут вроде как Бога искать велят и плакать, если не находишь.
– Вот, тут ещё есть: «Как вдова, лишившаяся мужа и имеющая единородного сына, в нём одном, по Боге, имеет утешение: так и для падшей души нет иного утешения при исходе из тела, кроме трудов поста и слёз (покаяния)». Короче, я так делать буду: жену я свою осиротил по глупости и жадности, она плачет, поди, и я не буду веселиться, пока Правду с тобой не найду! Реветь не смогу – говорю честно.
– И я – буду пост держать и грустить о своих грехах постараюсь. Вдруг это и правда Правду найти поможет? Что там ещё?
– Дальше безгневие и кротость идут. Ни на что не сердиться, всё как должное принимать. Это легко – справимся!
К вечеру устали – в лесок зашли да шалаш смастерили, чтобы ночь скоротать. Да что-то разоспаться не получилось: продрогли до косточек. А потому затемно поднялись да дальше отправились. Под утро впереди посёлок показался.
– Зайдём? – Философ посмотрел на Ивана.
– А если побьют?
– Значит, заслужили! Попробуем кротко и безгневно перенести!
– Что-то боюсь я в посёлок идти, после того как «Лествицу» начитался!
– А я кушать уже захотел. Пойдём, авось накормят!
Посёлок начинался с лужи. Обойти её, не забравшись за огородную ограду, не представлялось возможным. Они и забрались…
Что тут началось! Собака штаны рвёт, полусонный пьяный мужик с монтировкой в руке к ним бежит, баба орёт как потерпевшая! Вскоре Иван и Философ, изрядно побитые, сидели в запертом сарае и грустно подводили итоги:
– Я хотел дать по роже ему, а потом книжку вспомнил. Слышь, Иван, я тоже дураком становлюсь!
– В книжке глянь что-нибудь, помнится, ты про радость что-то упоминал, когда читал её.
– Плач радостворным называется – я так понимаю, что он радость во мне творить должен. Только мне лично чему радоваться в этом сарае?
– Вот, побили тебя – может, ты за грех какой-то свой отстрадал. Может, тебе по поводу разлуки с женой амнистия выйдет теперь!
