Сказки старых переулков - страница 35

Лёнька шёл по чужому городу – и впервые за целый год ощущал себя здесь своим.

Пьяница спал, тяжело уронив голову на стол. По залу корчмы, затерявшейся в трущобах Терновой слободы, плыли клубы горького дыма. То здесь, то там, в углу вспыхивала трубка, выпуская в потолок новую струйку сизой отравы, и под неспешный гул разговоров мерно постукивала грубо слепленная глиняная посуда.

Корчмарь уже трижды прошёл мимо стола, недовольно поглядывая на спящего. Однако рядом с пьяным сидел незнакомый, но вполне пристойно одетый господин. Ещё с полчаса или час тому назад он подливал из кривоватого кувшина в кружку своего собеседника местное кислое, но крепкое, пиво, и внимательно выслушивал заплетающиеся сумбурные бредни. Так что корчмарь не решался потревожить этот странный дуэт, но всякий раз, миновав стол и скрывшись за стойкой, тихо негодующе хмыкал.

Пьяница спал, а сидевший рядом с ним господин в табачного цвета костюме рассматривал лицо спящего. Теперь, когда выпивка окончательно сморила человека, оно словно преобразилось; исчез куда-то «фонарь» с подбитого намедни глаза, разгладились на лбу глубокие складки морщин, пропали отёки, которые вечно бывают у людей, начинающих своё утро с бутылки и стакана. Лицо было одновременно измождённым, будто кожу его выдубили потом, тяжёлой работой – и по-детски открытым, спокойным. Человек что-то пробормотал во сне, чуть пошевелился, и снова тихо засопел.

* * *

– Прошу пана расплатиться, – громыхнул голос корчмаря.

Якуб торопливо зашарил по карманам старого жилета, но там было пусто. Проверил на всякий случай и брюки, истрёпанные на щиколотках до бахромы, но и тут в карманах не нашлось ни единого медяка. Он нарочито медленно поднял кружку с остатками пива – если уж вылетать из корчмы с треском, так хоть допить – и на последних глотках почувствовал, как по зубам ударило что-то металлическое. Якуб заглянул внутрь, и не поверил своим глазам: на дне, в вонючей кислой лужице, лежал серебряный грош.

– Вот она и оплата, – шепнул чей-то вкрадчивый голос. – Прими.

Пьяница недоумённо завертел головой, и тут же всё вокруг потускнело, смазалось, как бывает, если на только что написанную акварелью картину плеснуть воды. Мелькнуло в круговерти цветов что-то белое в пятнах – должно быть, фартук корчмаря – потом красное, жёлтое, коричневое – и стало темно.

* * *

Якуб постукивал молотком, подновляя каблуки на поношенных, но ещё крепких туфлях, которые ему принесли накануне. Что-то напевала себе под нос жена на маленькой кухоньке – когда муж бывал дома трезвым, женщина эта расцветала от радости. Спал в кроватке малыш, трое старших его братьев и две сестры отправились к реке, надеясь поймать в мутных городских водах пару плотвичек.Улицу заливало солнце. Город тёк, плавился, как свеча, под палящим летним зноем. В подвале было чуть прохладнее, но жара чувствовалась даже здесь: маленькое окошко, распахнутое наружу почти над самой землёй, походило на печное нутро.

Тихо звякнуло на улице, потом скрежетнуло и стихло. Сапожник отложил работу, выглянул в окошко – пусто. Посмотрел по сторонам – никого. И тут под самым окном увидел металлический отблеск. Якуб потянулся, силясь рассмотреть непонятную вещицу, и ахнул: у стены дома лежал золотой дукат.

– Прими, – послышался откуда-то вкрадчивый и будто знакомый голос.

Сапожник от неожиданности отшатнулся, с размаху приложившись об оконную притолоку. В глазах потемнело, от боли по щекам потекли слёзы. Пока он нащупывал на затылке быстро выраставшую шишку, пролетела по улице карета, пошли люди. Элегантный господин в табачном костюме, похожий на доктора, прошествовал с тросточкой и скрылся за углом.