Назаров присел на корточки и понюхал запястье Сваловой:
– Духи для дневного выхода слишком пряные, завлекающие. Это запах желания нравиться. Даже свирепого. Но нереализованного. На аромат сердцеедки и музы никак не тянет.
– Подумаешь! – пожала плечами Папка. – Не умела себя преподнести.
– Ну нет! – Назаров поднял указательный палец вверх. – Женщина, которая не умеет себя преподнести, – его взгляд задержался на безразмерной черной одежде Папки, – просто не знает, что красива. А эта женщина, – он кивнул на жертву, – прожила достаточно, чтобы догадаться, что красивой не была никогда.
– Проявите уважение, – прервал Гуров, обводя взглядом всех. – И смиритесь, что жертвы не побегут перед гибелью в салон, чтобы вам нравиться, когда окажутся в самом, – он с сожалением посмотрел на убитую, – в самом горестном положении.
Его взгляд обежал сад:
– Сад без мужской руки, но ухожен. Весь тяжелый труд, – он указал на систему автополива и легкий мотокультиватор для вспашки и рыхления земли, – передан автоматике. Устройство садовых дорожек явно выполнили мастера. Арочная теплица из поликарбоната нестандартного размера. То есть сделана на заказ. Пленкой закрыт небольшой, но все же вкопанный бассейн. Значит, финансовые средства позволяли жить с комфортом, не завися от мужчины. То есть одиночество – выбор, а не необходимость. Назаров! У вас есть продолжения?
– Ну, вот стрижка короткая, костюм брючный, туфли на низком ходу. Какие-то бабу…
Лиля предостерегающе прервала его:
– Балетки.
– Бабулетки. В смысле, пуанты. Ну, вот это вот все!..
– Балетки, – Банин заполнил паузу, – вошли в моду благодаря Бриджит Бардо. Бывшая балерина уверенно чувствовала себя в них…
– Ну, вот тут до Бриджит Бордо как до Пекина, Паш! – Назаров вернулся в строй. – Ремешки эти с бляшками, подошва плоская… Обувь допотопной голландской школьницы!
– Назаров! – Голос Гурова стал угрожающим.
– Мне кажется, тут дело в сознательном отказе от внимания людей вообще. Не только мужчин. Что как-то странно для музейного работника. Обычно творческие девушки все такие, – он повел плечом, – внезапные! Противоречивые!
– Спасибо, – веско поблагодарил Крячко. – Есть еще желающие высказаться о женской моде? Садовой технике? Мотивах? Фрикциях Чикатило?
– Думаю, что выражу общее мнение, – деликатно заметил Банин, – если скажу «нет».
– Я не удивлен. Принято.
* * *
Пока остальные работали во дворе, Озеркин был в кухне. Он сделал ставку на дом как место, где Маргарита Свалова проводила большую часть своего времени. Интерьер, по его наблюдениям, походил на вторую кожу фигурантов. Приглядись к нему непредвзято – и получишь всю подноготную хозяина на блюде: его маленькие радости, потаенные мысли, скрытые пороки, бремя утянувших на дно страстей.
– А Свалова разбиралась не только в полезном для здоровья искусстве! – Глеб высунулся в кухонное окно.
Не разделив всеобщего удивления, Гуров одобрительно кивнул, заметив в его руке найденную алюминиевую ложку. Парень противен до невозможности, но в наблюдательности и чутье ему не откажешь. Пока остальные строили предположения, какой была жертва, по ее внешности, Глеб отправился туда, где modus operandi женщины проявляется сильнее всего.
Озеркин помахал ложкой:
– Еще теплая. Интересно, какой наркотик Маргарита Ивановна грела в ней? Экстази? Героин? Или образец менее классического искусства?
– Вряд ли, – Папка появилась в том же окне, и Гуров подумал, что они с Глебом напоминают марионеток в двухэтажном деревянном ящике, который служит сценической площадкой в народном кукольном театре, и сейчас начнут браниться и драться, как пучеглазые Джуди и Панч. – Ложка не почернела. Ее и нагревали-то, скорее всего, один раз.
