Ни для кого не было секретом, что Мираншах всегда ревновал свою красавицу-жену. Но после падения с лошади эта ревность приобрела маниакальный характер.
В конце концов, Севин-бей не выдержала издевательств и осенью 1399 года убежала из Тебриза в Самарканд, проделав весь этот неблизкий путь верхом в сопровождении небольшого отряда телохранителей.
Она рассказала Тимуру, что Мираншах пьянствует, играет в кости, предается разврату, бросается на людей с кулаками, безудержно проматывает казну, совершенно забросил государственные дела, а главное, беспричинно поднимает на нее руку, веря клевете недобрых людей из своего окружения.
В доказательство она стыдливо продемонстрировала великому эмиру свою нижнюю рубаху, покрытую пятнами крови.
Тимур, потрясенный нежданными новостями, быстро собрал карательную экспедицию и сам же возглавил ее.
Мираншах вышел ему навстречу пешим, с низко опущенной головой и веревкой на шее.
Тимур провел тщательное расследование, благо, недостатка в шпионах, особенно из числа дервишей, у него не было.
Всё, о чем говорила “ханская дочь”, оказалось правдой. Одни чиновники из окружения Мираншаха, пользуясь его безумием, расхищали казну, другие бездействовали, вместо того, чтобы слать донесения в Самарканд. Они промотали даже тот неприкосновенный запас, который Тимур держал в казнохранилище каждого удела на случай войны, стихийного бедствия либо другой непредвиденной ситуации.
В Тебризе у Мираншаха появилось еще одно прозвище – “Миан-шах”, что можно перевести как “царь-полудурок”.
На каждого из вельмож Тимур наложил крупный штраф, заставив их вернуть в казну все до последней монеты.
Но и полное возмещение ущерба не спасло провинившихся от суровой расплаты.
Головы вельможам рубили прямо во дворе царского дворца.
Осужденных было так много, что к процедуре казни пришлось привлечь второго палача.
Во время бойни произошла сценка, вызвавшая оживление среди зрителей.
Один из приговоренных вельмож попытался вытолкнуть перед собой придворного шута, тоже оказавшегося в этой очереди.
Шут воскликнул:
“Нет, ваше высочество, только после вас! Ведь вам всегда хотелось быть первым!”
Тимур, ничуть не изменившись в лице, велел помиловать шута за находчивость, после чего казнь возобновилась.
Мираншах стоял в самом хвосте очереди, теряясь в догадках относительно собственной судьбы.
Все эти дни отец обращался с ним так сурово, будто и ему вынес заочно смертный приговор.
Очередь к палачам становилась все короче.
Приближенные Тимура принялись умолять его пощадить сына, твердя о безумии Мираншаха, и о том, что по закону безумцы не подлежат смертной казни.
Но великий эмир хранил молчание.
Вот упала на каменную плиту голова последнего из осужденных вельмож.
Мираншах остался один перед палачами.
И только тогда Тимур сделал знак остановить казнь.
Он сместил сына с “престола Хулагу”, дав ему “на кормление” небольшой город Рей в Северном Иране.
С годами гнев Тимура, надо полагать, улегся.
Мираншах участвовал в анатолийской кампании отца, в ходе которой разрушил до основания уже готовую капитулировать крепость, лишь затем, чтобы испытать в деле только что полученные новые орудия. Правда, на этот раз он действовал не самовольно, а выполняя указание великого эмира. Мираншах сумел отличиться, за что получил в управление несколько пограничных областей, при этом он был подчинен своему сыну Умару, которому Тимур передал заветный “престол Хулагу”.
