– Да ты чертов гений! – восхитился профессор и снова хлопнул по парте линейкой, впрочем, уже практически миролюбиво, совсем несильно.
– Нос мерить бум?
– Если вам это так необходимо…, – пробормотал художник.
– Нам это так необходимо! Нас родина-мать зовет, понимаешь? Хотя, что ты можешь понимать про родину, ты, жидовская морда.
Профессор выверенным движением правой руки вставил линейку точно в щеку художника, а левой, брезгливо морщась, оттянул нос Льва Моисеевича на максимально возможное расстояние.
– Почти семь сантиметров! – потом провозгласил профессор восхищенно. – Нет, округлим до десяти. Итак, у нас есть один жидовский нос длиной десять сантиметров! У кого же он больше? – Вятрович медленно оглядел притихший класс.
Я с трудом подавил желание немедленно спрятаться под партой, и тоже замер одновременно со всеми, боясь привлечь к себе внимание этого психопата.
– Почему все молчат? – спросил профессор, обводя тяжелым взглядом понурые лица.
Один из солдат, по-прежнему слегка пританцовывая, прошел мимо меня к дальним рядам и крикнул оттуда:
– Володимир Михайлович, вот тут, смотрите, сидит жаба с длинным носом. И ведь даже не квакает, падла!
Позади послышалась возня, потом мимо меня протащили вяло упирающегося мужчину в дорогом шелковом костюме. Солдат тащил свою жертву, цепко схватив его грязными пальцами левой руки прямо за белое холеное лицо и придерживая брыкающееся тело правой рукой за ворот пиджака.
Второй солдат вдруг сделал зверскую морду, вытащил из-за спины автомат, подошел к напарнику и вдруг со всей дури ударил несчастного мужика в живот прикладом.
Мужчина упал бы на крашеный пол, но его цепко держал на весу первый солдат.
Профессор подошел поближе, небрежно постукивая линейкой по ладони.
– Ты кто? Ты жид? Или ты цыган? Все мы толерантны, пока речь не заходит о цыганах – вдруг начал философствовать Вятрович.
Мужчина молчал, с видимым испугом прижимая руки к животу. Было очевидно, что после удара прикладом в живот у него перехватило дыхание и он боялся повторной экзекуции.
– Ты кто?!
Профессор замахнулся линейкой, но тут раздался тонкий мальчишеский голос с задних рядов:
– Это директор нашей школы! Не бейте его! Он не еврей! Он не цыган! Он армянин! Его зовут Давид Артурович Абрамян.
Я, потрясенный отвагой незнакомого мальчишки, осмелился обернуться к задним партам. Там стоял невысокий огненно-рыжий парень в модном спортивном костюме.
Профессор удивился не меньше моего.
– А ты кто такой, щенок?
– Я Богдан Кравченко, студент. Я украинец! Я не жид и не москаль!
– А здесь ты что забыл? Таких щенков в Киеве не мобилизуют, пока что. Тебе сколько лет?
– Семнадцать. Нас вместе с Давидом Артуровичем ночью задержали, за нарушение комендантского часа, – объяснил студент, со странной, какой-то безумной неустрашимостью глядя прямо в глаза профессору.
– А что же ты, педрила рыжая, ночью делал с директором на улице… – начал было снова заводиться профессор, когда дверь в класс распахнулась и в класс вбежал запыхавшийся офицер, держа в руках фуражку, так он спешил.
– Господин профессор, пойдемте во двор, там приехали эти.
– Кто?
– Ну, эти, хуюман раб воч или как их там. Ну, те, самые, короче, из Гааги что ли. В общем, вас господин полковник очень просит их встретить, про зверства русни в Буче им подробно рассказать, и все такое прочее.
Профессор с видимым сожалением опустил жирную руку с зажатой в кулаке метровой линейкой, окинул мрачным взглядом класс на прощание и вышел. Следом вышли все военные, последний из них захлопнул за собой дверь и провернул ключ с той стороны.
