— Ой, — вскрикиваю я. Хочется выбраться, я всего лишь пыталась помочь, но то, что он делает, — неприятно.
— Я прибью вас, Евангелина! Я просто разорву вас на кусочки и сделаю фарш!
— Тише-тише, инфаркт заработаете, да и волосы от нервных потрясений выпадут, пострадает ваша шикарная шевелюра. Пальцы у вас, как крючки костяные. Как вас ещё женщины любят, с такими-то объятиями?
Мне удаётся отцепить его руку, и мы поворачиваемся к друг другу. Лев наклоняется, его лицо оказывается в сантиметре от моего. Очень-очень близко. Не знаю, зачем так вплотную. Теперь мы ругаемся почти что в губы друг другу.
— Евангелина, я вас очень прошу. Прекратите ваш словесный понос.
— По мне, лучше бы вы признались, Лев Сергеевич, — зло шепчу, поджав губы, — сказали бы правду, что жена вас бросила, а дочь у вас бандитка.
Лев дышит тяжело и часто, смотрит на мои губы, которые я против правил размалевала в красный. А сам ещё ярче становится, кажется лицо уже багровым отливает. Пожалуй, галстук на его фоне бледноват будет...
— Так, всё, — закрывает глаза, потом открывает, — наш контракт разорван, я скажу, что ты умерла.
— Как умерла? — мои глаза округляются.
— А вот так, споткнулась о порог, расшибла себе лоб и тут же отправилась к праотцам.
— Тогда надо инсценировать похороны.
— Ева, — скулит он шёпотом, — то есть Ира. Пойдём во двор.
— Зачем?
— Убиваться. — Теперь он тянет меня за локоть.
— Сам орёт на весь дом и палится, а я виновата, — ругаюсь шёпотом.
В этот момент с верхней ступени раздается голос матери. Она поворачивается к нам.
— Нравятся мне твои девочки, сынок. Живые такие, болтливые. Хорошие. Люблю разговорчивых людей, в них хитрости нет. Спальня наша где?! — кричит она сверху.
— Оксана проводит, прямо и направо! — громко объявляет Лев.
Дамы исчезают из виду. Мы со Львом снова поворачиваемся друг к другу.
— Ну так что? Во двор? — интересуюсь.
И он снова наклоняется, опять-таки приближаясь к самому моему носу, как будто на приличном расстоянии я не могу его понять или услышать. И сердце пускается вскачь, и кровь лавой бежит по венам, но я не двигаюсь. Близёхонько мы, в двух миллиметрах.
— Нет, Евангелина, раз маме нравится, пока подождём.
Лёвушка рад. В гроб ложиться рано.
— А нарядил ты меня так зачем? Какая необходимость? Мама не видит, а Оксане, кажется, всё равно, что на мне напялено.
Лев делает театральную паузу, давая мне возможность осмыслить услышанное:
— Нравится, когда ты бесишься.
И уходит. Куда-то влево. Искать на кухне дочь. А я хочу возмутиться, да только некому.
***
— А как вы познакомились? — спрашивает Оксана.
Мы сидим за гигантским обеденным столом в гостиной. Нам уже подали суп и второе. Эта шапокляк как будто чувствует, что здесь что-то не так, и пытается подловить нас. А может, физиономия у меня такая, что сразу понятно, — эта самозванка врёт. Интересно, Лжедмитрии тоже палились на пустяках?
Лев с ужасом смотрит в мою сторону, а я, воткнув вилку в мясо, опускаю голову. Не нравится то, как я поддерживаю легенду, значит, буду молчать. Очень надо мне стараться ради него. Пусть сам выкручивается. А то «убью», «разорву». Обидно, между прочим. У меня тоже гордость есть, в конце концов.
— Мы познакомились в бассейне. Ира участвовала в соревнованиях, а мы с другом пришли поболеть за младшего брата одного известного в нашей стране бизнесмена. Она за университет плыла, — он опускает голову, потом поднимает и загадочно смотрит вдаль, в глазах появляется нежность, воспоминания тревожат его душу, это очень заметно.
