– В смысле – Земля? – уточнил Теряев.
– Нет. Вся наша Солнечная система.
– Вот тут вот с краю?! – возмутился Витя. – У чёрта на куличиках?!
– Наша система, – говорил Карлсон, – вращается вокруг центра Галактики со скоростью около двухсот километров в секунду.
– Не может быть! – воскликнула Ира.
– На один оборот у нас уходит двести пятьдесят миллионов лет.
– Сколько? – удивился Теряев.
– Двести пятьдесят миллионов лет.
– Ты слышишь, Август? – Теряев оглядел множество крыш, покатых и пологих, золотые шары церковных куполов, пожарные лестницы и чердачные окна, тёмные трубы и тяжёлые двери, застеклённые балконы. Надо всем этим было лёгкое, свободное, огромное небо.
– Господи, какие мы маленькие, – прошептал Теряев.
– А вот здесь написано, – сказала Ира, указывая на книгу, – что есть астероид Витя.
– Что?! Как?! – Витя вскочил так внезапно, что Теряев в страхе ухватился за него и вскрикнул.
Ира прочитала:
– «…Таковы астероиды тысяча тридцатый Витя и тысяча триста тридцатый Спиридония, названные так в честь юного пулемётчика Виктора Заславского и его дяди, черноморского моряка Спиридона Ильича Заславского, павших в боях Великой Отечественной войны».
Витя посмотрел на него.
– Посмотри, пожалуйста, себя, – попросил Теряев.
Ира посмотрела и сказала:
– Меня там нет.
– Ты там.
– Да вот же – всё про небо написано. Меня там нет. В натуре.
– Всё равно ты там, – сказал Теряев. – Не может быть, чтобы тебя там не было. Просто тебя ещё, наверное, никто не открыл.
– Пора, сказал Карлсон. – Уже достаточно темно.
Он и Ира отправились к чердачному окну, а Витя и Теряев с Августом еще сидели и смотрели на небо.
Они уходили с чердака поздно ночью. Молча спустились по винтовой лестнице. Молча ждали лифта. Витя мечтательно улыбался.
Но тут из темноты, тихий и грозный, как призрак, выступил Суровый Сосед в габардиновом пальто поверх полосатой пижамы и в шляпе.
Карлсон взвыл от страха.
– А! Подстерёг я вас!
– Вам чего, товарищ? – оскорблённо спросила Ира.
Суровый Сосед онемел.
– Спать по ночам надо, – сказала Ира. – А не шарахаться по лестнице в нижнем белье. А если не спится, двор уберите. Все полезнее, чем детей пугать на ночь глядя.
Подошел лифт. Все пятеро вошли в кабину и унеслись вниз.
Суровый Сосед остался стоять, недоумевая.
– Внучек! Обедать иди.
Теряев оторвался от книги, пошёл, было, из комнаты, но вернулся и пересадил куклу от её маленького письменного стола к маленькому обеденному. Поставил перед куклой прибор:
– Приятного аппетита, Ира! – и отправился на кухню. – Я сам, бабушка, – сказал он, помогая бабушке переставить кастрюлю с плиты на стол.
– Сам, так сам. Тогда я стирать пойду.
– Я потом постираю, – попросил Теряев, наливая в тарелку борщ.
– Будет уже с тебя забот. Довольно.
Бабушка полоскала в ванной белье:
Когда пришла на кухню, Теряев сидел за столом, схватившись за живот, и стонал.
– Ты что, внучек? Что с тобой?!
– Переборщил я, бабушка!
На столе стояла пустая тарелка и кастрюля с половником пустая, только на донышке немного борща краснелось.
– Батюшки! – всплеснула руками бабушка. – А кашу кто же кушать будет? А молоко?
– Не горюй, бабушка, сейчас я это дело поправлю.
Теряев лёг на пол, стал по полу кататься и приговаривать:
– Идет коза рогатая,
Идет коза бодатая;
Ножками – топ, топ,
Глазками – хлоп, хлоп!
Кто кашки не ест,
Кто молока не пьёт,
Того забодает, забодает.
Потом Теряев снова сел за стол:
