Я уже было окончательно впала в отчаяние и решила, что лягу прямо тут на крыльцо и никогда-никогда не встану, и никакими клубничными вареньями (даже с пенкой!) меня не уговорят подняться. Как вдруг впереди показываются серые спортивные штаны надежды.
С работы почти бегом домой возвращается папа. Как часто бывало в сухую пору года, выбирает крутой быстрый спуск с горочки, где торчит зеленой крышей остановка пригородных автобусов, а не пологий обход с другой стороны, который мама называет «нормальным, а тебе лишь бы быстрее!»
Мое настроение подскакивает так, как столбик градусника в мультиках – когда он взрывается, помните?!
Папа приехал!
Походка стремительная (а как еще! Папа высокий, ноги длинные, он всегда идет впереди нас с мамой, потому что медленно у него никак не выходит). Как обычно брови хмурые, усы важные, а глаза прищуренные (не помню, чтобы когда-то папа носил солнечные очки), отчего казалось, что он мучительно обдумывает по пути какое-то решение. И вот, папа в легком спортивном костюме идет домой. Ко мне. Спасать меня от тоскливейшего занятия «чем-нибудь».
Я срываюсь с лавки, лечу к нему с криком «Папа приехал!», потому что мама тоже должна знать, что папа дома, чтобы выйти на крыльцо, назвать его старомодно-черно-белым словом «Масик», сказать, что плов готов, и поцеловать в колючие усы.
Я повисаю у папы на шее и отрываюсь от земли в космос (я ж вам говорила, что папа высокий?), прижимаюсь крепко к щеке и начинаю выкладывать ему весь свой миллион идей, чем нам безотлагательно надо заняться.
– Папа, а поиграем в бадминтон? А ты достанешь все мои воланчики с крыши? А еще один на дереве! А я сегодня порвала струну на ракетке, натянешь? А маму позовем и устроим турнир? А бабушка будет судьей!
Папа только кивает. Я совсем не думаю о том, что после рабочей смены в жару на заводе папе хочется не с ракетками забавляться, а поесть тещиного борща, обгрызть куриные шейки из плова и полежать на прохладном покрывале в прохладной комнате. Но папа мне об этом не говорит – он просто смеется, пока мы вместе возвращаемся, а я тараторю. Мы берем ракетки, я вприпрыжку со всем накопившимся за день энтузиазмом бегу показывать, где на дереве застрял воланчик.
Папа прицеливается и точным, уверенным броском отправляет ракетку повиснуть на этом же дереве прямо рядом с воланчиком, от чего получается большой летний снегопад – яблоня ж вся в цветах. Была!
Сгибаюсь от смеха пополам так, что даже сказать ничего не могу. И пока я смеюсь, папа исправляет ситуацию с помощью моей ракетки: одним ударом сбивает и воланчик, и свою ракетку, а следом падает и моя.
Мы начинаем турнир не на жизнь, а на смерть – так сильно я замахиваюсь для первой подачи (и конечно, мажу). Папа смешно имитирует удары ракеткой, как в большом теннисе, держась за нее двумя руками, будто вкладывает туда всю силу, от чего я опять смеюсь и постоянно не могу отбить папину подачу. Мама выходит на крыльцо, и я кричу:
– Мама, смотри, как я сейчас папу сделаю!
Мама улыбается, вытирая полотенцем в клеточку руки, и спрашивает:
– Может ты бы поел хоть сначала? – понятно, что не ко мне обращается, поэтому я предпочитаю сделать вид, что не заметила этого меткого выстрела, способного разрушить наше веселье. Но папа-то замечает:
– Да, погодь, сейчас только Женьку сделаю, – отвечает папа, уже заранее зная, что только вначале меня помучает своими точными отбиваниями воланчика, а в конце обязательно поддастся.
