Марина Трифоновна появилась сбоку так, как умеют появляться люди, знающие точно, когда и как войти в чужую паузу. Она не смотрела прямо в глаза, не касалась Софьи рукой – просто встала рядом на правильном расстоянии и заговорила шёпотом:
– Ты готова? Все взгляды будут на тебя.
Слова прозвучали не как тревога или поддержка, а как часть заранее прописанного сценария, необходимая вводная реплика.
Софья едва заметно повернула голову. Улыбки не последовало – лишь слегка дрогнули губы.
– Я в порядке… наверное. Просто немного кружится голова.
Ответ был точным по смыслу, но не по сути. В голосе звучала тихая отстранённость, словно эти слова произносила не сама Софья, а кто—то другой, порученный отвечать за неё сейчас.
Марина пристально вгляделась в её лицо – не как подруга, не как организатор праздника, а как человек, способный оценить состояние без приборов. Лицо Софьи оставалось ровным и безмятежным. Свет от люстры отражался в зрачках, делая взгляд глубоким и чуть потусторонним.
Возможно, Марина хотела что—то сказать – нейтральное, короткое, способное задержать или смягчить момент. Возможно, в ней мелькнуло сомнение – не потому, что увидела нечто тревожное, а потому, что вдруг ощутила едва уловимую несостыковку в происходящем.
Но она ничего не сказала. Или потому, что была не уверена, или просто решила не вмешиваться. Всё уже двигалось по инерции. Марина с её безупречным чутьём поняла это первой. Она ещё раз посмотрела на Софью – чуть внимательнее, чем следовало, но так и не успела произнести ничего утешительного.
Софья двинулась вперёд с небольшой задержкой, словно только что вынырнула из глубокого сна, и ей нужно было снова поверить в существование привычного маршрута. Первое движение – едва заметное, как щелчок пружины в механизме. Затем шаг, осторожный, точный, будто ступня искала грань между привычным и неизвестным. В её походке угадывалась прежняя лёгкость, но теперь она была словно скрыта тонкой вуалью осторожности. Это была не тяжёлая заминка – скорее, мягкое замедление, когда разум отстаёт от тела на полшага.
Официанты плавно скользили между столами, их движения были отточены до точности заранее выстроенной хореографии: шаг – пауза, поворот – уход.
Павел стоял у окна, в тени тяжёлой портьеры, и смотрел, не отрываясь. Его глаза поймали её образ и не отпускали. В руке был бокал – высокий, узкий, наполненный прозрачным вином, сжатый сильнее, чем позволяла его хрупкость. Свет, скользнувший по щеке, сделал его лицо ещё бледнее. Линия губ была напряжена, скулы жёстко выделялись. Его взгляд не просто следил – он вгрызался. Без злости, без нежности. Скорее как диагноз. Как вопрос, оставшийся без ответа и превращающийся в утверждение.
Софья проходила мимо, не сбавляя шага, но в каждом её движении ощущалась уверенность, что за ней наблюдают. Она не гадала и не предполагала – знала. Это знание жило не в сознании, а в теле: спина чуть выпрямилась, плечи едва заметно напряглись, пальцы скользнули по подолу платья, будто поправляя его, хотя оно было идеально. Каждый её шаг становился отдельным событием, даже если зрители не отдавали себе в этом отчёта.
Когда расстояние между ней и Павлом сократилось до трёх шагов, он слегка наклонил голову. Не в знак приветствия, не как жест, а рефлекторно – будто инстинкт сработал на приближение. И сразу же произошло внутреннее отступление, замыкание. Павел продолжал смотреть на неё пристально, не отрываясь. Он не пытался позвать её, остановить, коснуться. Только глаза. Только бокал в руке. Только неподвижная тень у окна.
