Анненков скрестил руки на груди и закрыл глаза. Не для отдыха, а чтобы отгородиться от внешнего и лучше услышать внутреннее. Память принесла еле уловимые детали: холод кресла, тишину, слишком густую для жилого дома, почти неслышное потрескивание в воздухе – не звук, а скорее напряжение перед грозой. Тогда он отмахнулся от этого, не желая преждевременных выводов. Но теперь всё это вернулось.
Он привык работать с фактами. Свидетель – источник, вещдок – подтверждение, поведение – ключ. Но здесь всё было сдвинуто. Улики казались подвешенными в воздухе, не касаясь земли и не оставляя следов, которые можно измерить и задокументировать.
И всё же что—то происходило. Нечто неназываемое, но слишком ощутимое, чтобы игнорировать. Тяжесть комнаты не рассеивалась, будто пространство знало о себе больше, чем мог сказать любой человек.
Следователь открыл глаза. На мгновение его взгляд остановился на зеркале над камином. В нём отражался угол потолка и кусок стены, но отражение было странно пустым – не физически, а словно лишенным смысла. Казалось, зеркало показывало не саму реальность, а лишь её бесцветный отпечаток.
Он встал и прошёлся по комнате, ни к чему не прикасаясь. Всё выглядело слишком привычно, чтобы считаться нормальным. Пространство казалось застывшим в бездействии так долго, что начало накапливать чужое присутствие.
Анненков остановился посреди гостиной и взглянул на кресло. Представил Софью, сидящую в нём. Молчащую, улыбающуюся. Представил, как она поворачивает голову и смотрит прямо на него.
Страха не было, но дыхание стало короче.
В призраков Анненков не верил, но уже не мог уверенно отвергнуть возможность чего—то иного – того, что нельзя объяснить законами, но что могло объяснить страх.
Пауза затянулась. Казалось, следователь ждал, что комната заговорит сама, но она продолжала молчать – тишиной, в которой угадывалось дыхание.
Когда Анненков вышел из гостиной, особняк показался ещё тише, словно дом слушал происходящее за стенами и теперь дышал осторожно, экономя каждый звук. У дверного проёма стояла Милена с прямой спиной и сдержанным лицом.
– Я останусь здесь до утра, – спокойно произнёс следователь.
Женщина кивнула, будто ожидала этих слов.
– Хорошо, я приготовлю вам комнату.
Она бесшумно шагнула вперёд и повела его наверх, в старое крыло, где раньше размещали гостей. Коридор был длинным и скрипучим, с тёмными картинами и молчаливыми часами.
Выделенная комната оказалась угловой, с большим зеркалом, тумбой и аккуратно застеленной кроватью. Из окна открывался вид на сад, но за стеклом виднелось только отражение комнаты. Кровать была непривычно широкой, одеяло идеально ровным, а подушка пахла свежим крахмалом. Анненков сел на край, провёл рукой по покрывалу и прислушался – в доме стояла всё та же настороженная тишина.
– Если что—то понадобится… – негромко сказала Милена, избегая его взгляда. – Моя комната прямо под вами.
Анненков кивнул, не желая продолжать разговор и нарушать тонкую грань недосказанности.
Закрыв дверь, он снял пиджак и осторожно положил табельный пистолет на тумбочку. Всё выглядело привычно и правильно, однако чувство чужеродности не отпускало. Пространство не принимало его – не агрессивно, а равнодушно, словно произошёл временный сбой в координатах. Здесь время не шло, а будто замерло, оставив только напряжённую пульсацию в висках.
Иван лёг на спину, сложил руки на груди. Затем повернулся набок, чтобы не слышать своего дыхания в замкнутом пространстве. Сон не шёл. Глаза закрывались, но разум отказывался отпускать контроль, будто кто—то в полутьме ждал: замри – и я приду.
