– Человека, благодаря которому мы…
И в этот момент её голос внезапно оборвался.
Голос не сорвался, не надломился – он просто затих, будто внутри оборвалась нить, державшая речь. Губы остались приоткрытыми. Взгляд переместился внутрь себя, глаза расширились – так смотрят, когда внезапно вспоминают что—то важное. Она не забыла слова, не запнулась – она именно вспомнила, будто нечто давно вытесненное прорвалось наружу.
В зале никто не шевелился. Пауза становилась ощутимее с каждой секундой. Это было не просто ожидание, а нарастающее напряжение, словно перед внезапным происшествием. Даже те, кто продолжал улыбаться, перестали слышать собственные мысли. Это чувство распространялось быстрее, чем кто—либо мог понять его причину, проникало в кожу, в затылок, в руки и глаза.
Вениамин уже смотрел на Софью. Не пристально и не тревожно – но очень внимательно, с особой сосредоточенностью, доведённой до предела.
Софья медленно подняла взгляд, точно зная, что именно увидит. Нашла его глазами. Несколько секунд они смотрели друг на друга – и в эти секунды внутри неё, словно вспышка, ожило что—то забытое.
Лицо осталось неподвижным, но взгляд изменился. Зрачки слегка расширились, и в глазах появилось узнавание – не открытие, а именно узнавание, словно давно забытая картина наконец прорвалась наружу.
Софья замерла. Губы дрогнули. Она прошептала резко, коротко, словно внезапно вспомнила нечто страшное. Слова прозвучали тихо, но точно:
– Это он сделал…
Это было не обвинением и не жалобой, а просто констатацией – внезапной и точной, как выстрел.
Всё произошло мгновенно. Стойка микрофона слегка качнулась, пальцы Софьи соскользнули, потеряв опору. Тело обмякло, будто внутри выключили источник силы. Колени дрогнули, и она резко осела на сцену – боком, тяжело и почти бесшумно, так падают те, кто больше не сопротивляется.
Микрофон слабо зашипел, цепляясь за остатки звука.
Зал оцепенел. Кто—то поднялся. Один мужчина протянул руку, сам не понимая зачем. Несколько человек вскочили с мест. Шум нарастал, оставаясь приглушённым, словно сквозь стекло.
Софья лежала у самого края сцены, на гладкой холодной панели, лицом к гостям, глаза её были открыты.
Всё взорвалось одновременно. Высокий женский крик разрезал воздух – как сигнал к началу хаоса. Загремели стулья, зазвенела посуда. Кто—то резко вскочил, опрокинув бокал. Люди метались, говорили друг поверх друга, ещё не понимая, что именно случилось, но уже зная: произошло нечто ужасное.
Один из гостей закричал: «Врача!» – это слово тут же подхватили десятки голосов. Кто—то попытался прорваться к сцене, но запнулся о сумку и тяжело упал, больно ударившись локтем. Женщина в зелёном закрыла лицо ладонями и раскачивалась, словно молилась.
Марина Трифоновна выкрикнула имя Софьи, но никто не расслышал. Милена Робертовна уже звонила, диктуя адрес чётким, напряжённым голосом. У неё дрожали пальцы, но телефон она держала крепко, будто от этого зависел весь вечер. Глаза метались, однако движения были точными. Она отвела официанта, растерянно собиравшего осколки, и отправила его за аптечкой – без надежды, но со строгим указанием.
Микрофон продолжал шипеть, словно заикался. Павел застыл на месте. Его лицо потеряло выражение, словно кто—то выключил свет. Он не двигался и не реагировал. Кто—то случайно толкнул его плечом, и он покачнулся, но никак не ответил. Его глаза смотрели только туда, где лежала Софья.
