А жена-то, женка, женушка родная
(Нет, уже другому… Радуйся, стервец!)
Тянет, тянет руки, сладко так вздыхая,
Ну, чего ты, тут я, встань же, наконец…
Ничего не видно: ни моста, ни брода.
Никого не слышно: ночь без берегов…
У моей кручины – заперты ворота.
У моей печали – двери на засов.
***
Сыплет снег. И ветер, ветер, ветер.
Словно в преисподней кутерьма.
Ни весны, ни лета не заметил,
Оглянулся: Боже мой, зима!
Хвост поджав, сидят в снегу дома.
И кругом такая заваруха,
Как осатанев, бежит народ!..
То пустырь, то свалка, то проруха,
Будто разрешился черт – разброд.
И метет, метет… Где ночь? Где утро?
Не поймешь: да впрямь ты на земле?..
Свист и вой такой стоит, как будто
Пролетел ведьмак на помеле.
Снег и ветер. Снежень на земле…
На дворе декабрь. И холод, холод,
Бель такая, что черно в глазах.
В снег, как в шубу, залезает город
И стоит, ссутулившись, впотьмах.
Непонятный страх… И снег, и ветер.
Словно провалились в ночь дома.
Был и май, и лето… Не заметил.
Огляделся – лютая зима…
Не сойти бы, Господи, с ума.
На станции Дно под Псковом
9 марта (по ст. стилю) 1917 г.
Царь Николай II отрекся от престола.
Ранний март. И скорбно гнутся крыши.
Полдень, только солнца не видать.
Что с одышкой тяжкой, батя, дышишь? —
До весны уже рукой подать.
Вот и март. И голубь холку мылит.
Сушит небо рваное рядно.
Две недели ехали-пылили,
Выметайся, прикатили: Дно!
Что за дно? Ни дна, брат, ни покрышки.
Все допито-выпито до дна…
На юру – сторожевые вышки,
Затаилась глухо тишина.
Вот так март… Мороз под шкуру лезет,
Цельсий полетел к чертям на дно!
Заходи – буфет стакан отвесит,
И давай – до дна за град сей, Дно.
Ну, а город, темный, как буфетчик
(Эх, чего не встретишь на Руси…),
Ну да каждый сам себе ответчик,
Ты, носатый, око не коси…
И опять, опять свистят посадку,
Раздувает ноздри тепловоз.
Хорошо бы, батя, для порядку —
Что-нибудь для смазки бы колес.
А буфетчик нос кривой воротит:
Не таких ломали тут… Но-но!!
Где ж ты, голубь?! Грязные вороны
Запятнали напрочь наше дно…
Откатились окна, крыши, вышки,
Покатилась в поле тишина…
Вот так Дно… Ни дна, брат, ни покрышки.
И никак не выбраться со дна…
***
Расстаюсь под небом твоим, Север.
Обреченный на любовь и грусть.
И дорогой бренною кочевий
За надеждой призрачной тащусь.
Загремит железо под ногами,
Тяжкое, как водка натощак.
Соль дороги, с песней, матюгами,
Запечется кровью на губах.
Где ты, счастье? Пьяная русалка,
Сука ненаглядная, вернись!
Мне себя нисколечко не жалко,
Забирай оставшуюся жизнь…
Что ж ты, счастье, жгло и обвивало,
Чтобы так вот бросить навсегда?..
Потянулись мрачные вокзалы,
Полустанки, веси, города…
И, поди, ты тут не растеряйся,
В колготне себя не потеряй,
Где приют пленительного счастья —
На ночь – кем-то брошенный сарай.
Вот и все, что от тебя осталось,
Да колючей памяти укор.
Ну, а что потом со мною сталось —
Это уж отдельный рахговор…
***
…И от любовницы под утро уходил
На поезд – через кладбище – так ближе.
Туман литовский сказочно парил,
И плыл костел, вздымаясь кровлей рыжей.
Кресты да склепы, склепы да кресты,
Невидные, во сне ворчат вороны…
И призрак смерти, призрак темноты,
И ты, с душой, как правда, обнаженной.
И забывались женщина, любовь,
И даже жизнь, и ты в сей жизни бренной!
И мысль, что ЭТО будет и с тобой,
Входила в сердце думой сокровенной.
И что там страсть и страх? Я в небе был,
Я зреньем уходил все глубже в землю:
Один – не одинок среди могил,
Когда не только этой жизни внемлешь.
