Будто уж если ветер не хлёсткий
И заводские будни просты, —
Так далеко я от Владивостокской
Необычайной двадцатой версты.
А не нынче ли лёгкой походкой
Через вечер и тень пронесло,
Круторёбрые абрисы лодки
Просолёное морем весло.
И растаяла звёздная высыпь
С тихим шумом расколотых льдин,
Натолкнувшись волною на пристань,
Охранявшую мыс Басаргин.
И натянуто шкоты дрожали,
Зацепившие ветра поток,
И ломался осколками зарев
Вниз опущенный Владивосток.
Только с берега, с той половины,
От причалов Гнилого угла,
Бухта, волны чуть-чуть передвинув,
Тихим зверем под лодку легла.
И минуя каюты запоры,
Через ночи фальшивую гать
С пароходов одесской конторы
Понимается песня легка:
Нынче в море качка
Высока…
Не жалей морячка
Моряка…
Днём скрипели дубовые стрелы
И кручёные тросы легко
Выносили из трюмов на берег
Круторогих черкасских быков.
И шатались быки, расставляя
По земле недоверие ног,
Истомлённые рейсом до края
Адской качки неверных дорог.
Только люди упрямого века —
Краснофлотцы – не могут устать…
И выходит над бухтой запевка,
Непосредственна и проста…
Завтра вновь загрохочет лебёдка
И натянется штроп на ветру,
Загружая в нутро парохода…
[нрзб.]
И ещё на какое-то утро,
Когда будет такая ж заря,
Капитан, приподнявшись над ютом,
Даст приказ «выбирать якоря».
Снова люди, и пусть не готовый,
Экипаж отойдёт от земли,
Снимет сходни, смотает швартовы,
Курс возьмёт на Татарский пролив.
Может, станет дорогою случай
Над глубинами в тысячу фут.
Низко стянет лиловые тучи
И валы приподнимет тайфун.
Зацелуется палуба с пеной,
Захлестнётся солёной водой,
Заревёт, задыхаясь, сирена
Над смертельною этой бедой.
Но пока – далеко непогода.
Близок порт, оживлённый и злой,
И спокойна упругая лодка,
Едко пахнущая камбалой.
1932
