Читать онлайн Анна Замосковная - Сокровище чародея

1. Глава 1. Воительница и чародей

Месть – это блюдо, которое может отравить повара насмерть.

Первым ощущением Беры была дикая головная боль. Такая, что сочившийся через узорную решётку серый свет резал глаза.

«Ох, чародейкина задница, почему я так надралась? – Бера уткнулась в шёлк пуховой подушки. Значит, до дома добралась. Сладкий запах благовоний мучил чувствительное обоняние, и желудок зашёлся в болезненных спазмах. – Что же я так?..»

В памяти в мельчайших деталях вспыхнуло круглое лицо с бородкой, косички светлых волос, голубые глаза, в которых Бера черпала поддержку на тяжёлых тренировках, в спорах со стражами, всегда…

Ёфур.

«Девушке не место среди стражей», – ударил его насмешливый голос. Вчера. Он сказал это вчера, но и сейчас Бера помнила всё до мельчайших интонаций.

Тошнота подкатила к горлу. Бера мучительно содрогнулась, ввинтила голову под подушку, зажала уши. Но в мыслях гремело:

«Ты для отряда – обуза».

Вчера, когда Бера ожидала от Ёфура обычной тренировочной разминки, он вдруг ударил по-настоящему. Меч, которым она не раз прикрывала в бою его спину, звонко полетел по полу.  Лезвие застыло у шеи упавшей Беры. От ужаса и боли она не могла выдавить ни звука. А за плечом Ёфура, полулежа на балке, чародейка Амизи щурила густо обведённые чёрным глаза.

Сейчас Бера пыталась вышвырнуть воспоминание о том, как растерянно переводила взгляд с холодно-презрительного лица Ёфура на смуглую Амизи, на её поганую улыбку одним уголком губ, говорившую: «Вот видишь, я была права».

– Тварь, как ты посмела втянуть в это Ёфура, – прошипела Бера. Гадкие слова из лексикона нижнего города роились на языке, жгли, рвались наружу.

Но вчера в тренировочном зале Бера молчала.

«Дура! – Она затыкала крик искусанной простынёй, заглушала подушкой. – Позволила себя так легко обезоружить, унизить! Глупая влюблённая дура!»

Ярость хлестала обнажённую Беру раскалёнными плетьми, выжигала внутренности и сердце.

«Будь проклят день, когда я поспорила с этой сучкой!»

Выплюнув изжёванный край простыни, Бера приподнялась. Вчера она в полубеспамятстве ушла из Стражериума, сегодня её трясло от желания вырвать Амизи волосы, расквасить её тонкий нос. Убить. И закопать на Пустоши. Вместе с Ёфуром!

Мысленно ругаясь, Бера стискивала уголки подушки. В миг ярости дёрнула их в сторону. Вены вздулись, засветились голубым. С треском разошлась ткань. Белые перья защекотали соски и живот Беры, рассыпались по постели и крепкому мужскому заду.

Рядом с Берой, закрыв одеялом голову, лежал мужчина. В ажурное изножье выглядывали ноги с бледными узкими стопами. Точно не Ёфура.

Но чьи?

Бера лихорадочно оглядела постель и себя: ниже на простыне – заскорузлые светлые пятна, на внутренних сторонах бёдер тоже недвусмысленные следы близости с мужчиной.

На полу валялось два кубка, пустая тарелка. Огрызки фруктов рассыпаны по плетёному саварскому ковру. Кресло опрокинуто, письменные принадлежности веером рассыпаны возле стола, словно их смели с него резким взмахом.

Наверное, так и было.

Сдерживая крик отчаяния и злобы, Бера зажала рот ладонью.

«Нужно вспомнить. Самой. И вести себя соответственно: подумаешь, с кем не бывает. Конечно, со мной не бывает – точнее, не бывало».

Прижимая ладонь к горячему с похмелья лбу, Бера мысленно возблагодарила всех и вся, что родители с её старшим братом уехали на смотрины, иначе её немедля обручили бы с этим неизвестным.

Эта мысль заставила Беру уставиться на стену, где ещё вчера между стойками с мечами висели водяные часы. Моргнув, она посмотрела в окно, но по освещению не поняла, это раннее утро или просто пасмурно.

Родители могли явиться с минуты на минуту, звон брачных цепей и бубнов уже звенел в гудевшей голове Беры, и это заставило её действовать.

Бера потянула одеяло с головы незнакомца. Тёмно-рыжие кудри выскользнули на подушку. У Беры перехватило дыхание.

«Нет, только не он, нет-нет-нет», – молилась она.

Вслед за растрёпанными кудрями показалась белёсая кромка кожи, у виска зачернённая размазанной обводкой глаз, острая скула, ухо с тонкими колечками пяти золотых серёжек.

Внутренности Беры падали в бездну, ей показалось, что она в невыносимом кошмаре, разум отказывался принимать такую действительность, а отяжелевшая рука всё тянула одеяло, пока не обнажила чувственное, красивое женской томной красотой лицо.

Закрытые глаза чародея Кнэфа были густо обведены по традиции его южной страны. Полные губы тоже казались очерченными. Матовая бледная кожа, как у холёных красавиц, выдавала примесь северной крови.

Сердце Беры выскакивало из груди: за Кнэфа родители станут сватать её с удвоенной силой, всё же принц, пусть и в неофициальном изгнании, но царская кровь, честь и всё такое, и прощай свобода, прощай служба. У Беры волосы дыбом вставали.

Собираясь закричать «Убирайся!», она сдёрнула с Кнэфа одеяло и подавилась возгласом: спина и плечи Кнэфа казались красными от царапин, пересекавших церемониальные татуировки. Он словно с дикой кошкой подрался.

Эта мысль пробудила воспоминания.

«Дикая кошка», – назвал её Кнэф, разглядывая в зеркало на стене гостиной царапины. И добавил: «Не думал, что ты такая горячая». А Бера засмеялась. Сейчас она жгуче покраснела от воспоминаний об этом. И ещё сильнее – вспомнив, что Кнэф ел с низа её живота клубнику.

– Кошмар его побери, – Бера закрыла лицо руками: она же не такая развратная.

Она не могла себя так вести.

Но память говорила другое… И Бера пожалела, что та вернулась…

Бера вышла из Стражериума, не замечая, как мерцают в свете заходящего солнца статуи легендарных стражей, хотя это зрелище завораживало её с детства и даже теперь, после двух лет обучения и года службы. Бера брела, не слыша окликов дежурных, пытавшихся ей что-то втолковать.

Если бы кто остановил её и попытался заговорить, она не смогла бы понять чужих слов – так разрывалось её сердце.

На улицах Гатарха зажигали фонари, на тонких шпилях наливались алым светом защитные руны.

Небо почернело. Бера шла и шла, отстранённо думая, что разверзшуюся в груди пустоту надо чем-то залить, а из головы вытравить надменную речь Ёфура: «Бера, неужели ты до сих пор не наигралась? Все эти забеги в Пустошь, попытки казаться сильной, это место в отряде – прекрати позорить себя и семью. Девушке не место среди стражей. Пора бы это понять. Ты для отряда – обуза. Слабость. Ты ставишь всех нас под угрозу самим своим присутствием».

Стиснув виски, Бера прислонилась к стене дома: шершавой, колющей скорлупками штукатурки. Впервые до неё стало доходить, что она забрела в нижний город – бедный квартал у городской стены, прибежище нищих и преступников. Но ей не было страшно, наоборот – опасность смягчала боль.

Через перекрёсток от места, где Бера привалилась к дому, скрипуче отворилась дверь. Свет и хриплое пение выплеснулись из приземистого строения. Ветер подхватил запахи пережаренной еды, жгучего перца и перегара.

И Бера направилась туда.

Здравомыслящая её часть, сохранившая немного от воспитанной леди, требовала опомниться и уйти. Но Бера оттолкнула с дороги пьянчужку в лохмотьях и протопала к стойке.

– Чего покрепче! – Бера перекричала подвывания компании за столиком, которое те ошибочно принимали за пение.

Сутулый старик за стойкой просверлил взглядом серебряный значок стража на груди Беры, нахмурил монолитную бровь и вытащил из-под прилавка большую деревянную кружку.

Кислое креплёное вино ударило в голову, но не вымыло из неё слов Ёфура: «Мне надоело с тобой нянчиться». Выхлёбывая вторую порцию, Бера мысленно ответила: «Ты давно со мной не нянчишься, я могла бы ходить в патруль и без тебя».

Сердце будто выковыривали тупым кинжалом.

Жажда мести огнём вскипела в крови Беры, та, шатаясь от боли, отошла к столику у стены, спихнула какого-то оборвыша с лавки и села.

Леди Бера ни за что не оказалась бы в этом месте.

Страж Бера тоже не зашла бы в такую дыру.

Но Бера пила здесь, под низким закопченным потолком, среди бедных земледельцев, воров, грабителей и контрабандистов. Пила и заказывала ещё: на одну её полновесную серебряную монету здесь можно упиться до смерти.

Пьяная компания всё горланила песню на приморском диалекте. Всё звенело, двигалось, смеялось. Всё было такое мрачное и страшное, а платье из дорогой с глянцевым узором ткани факелом горело среди затёртых и латаных перелатаных одежд, крича: Бера здесь чужая, лишняя. И она жалела, что надела это проклятое платье на встречу с Ёфуром, ведь в штанах она, может, и не проиграла бы ему так позорно.

Эту гневную мысль Бера запила сводившим скулы вином и зыркнула на качавшегося у стойки паренька. Тот был пьян, но в его глазах Бера читала удивление её присутствием.

Она понимала, что ей надо уйти, но ей не хотелось, в трактиры, традиционно облюбованные стражами: она боялась увидеть в глазах соратников подтверждение слов Ёфура. В приличных трактирах Бера не хотела встреч с торговцами, которые могли передать о её похождениях родителям.

В глубине души Бера надеялась на драку. Хорошую такую, с маханием кулаков и горой поверженных мужчин, чтобы каждый на своей шкуре почувствовал – дерётся она не хуже их. Но мужчины, как на зло, обходили занятый ей стол стороной. И это злило Беру.

Она опрокидывала в себя мутившую мысли кислятину.

«Неужели я настолько нехороша, – вдруг подумала Бера и поперхнулась вином, – что даже местное отребье мной не интересуется?»

Она сурово посмотрела на девиц лёгкого поведения, занявших колени мужчин на другой стороне зала. «Пусть я не малюю лицо на южный манер, но выгляжу явно не хуже. Или хуже?» Развиться мрачной мысли не дал позыв переполненного мочевого пузыря.

Оставив немного двоившуюся кружку на столе, Бера, качаясь, поймала проносившегося мимо хлипкого падавальщика и повисла на его плече:

– Нужник где?

В голове Беры звенело и бренчало, слабость накатывала, подкашивала ноги.

– Там, – бледный подавальщик кивнул в глубину зала.

Бера двинулась туда, пытаясь расталкивать посетителей, но они уворачивались с её пути: никому даже с пьяных глаз не хотелось связываться со стражем, ещё и вооружённым зачарованным кинжалом, рукоять которого торчала из богато украшенных ножен на пояснице Беры.

Ощупью отыскав на тёмной стене тёмную дверь, она вывалилась в коридорчик. Дверь напротив была приоткрыта, навалившись на неё, Бера попала на задний дворик. Его маленькая ограда повторяла очертания поднимавшейся к звёздному небу городской стены. Бера, щурясь, смотрела на жёлтые огоньки сторожевых постов, и по пылавшим щекам текли слёзы.

«Смогу я вернуться туда после всего, что сказал Ёфур?» – Она мотнула тяжёлой головой и сосредоточилась на цели.

Нужники стояли отдельными кабинками. Будь Бера трезвее, удивилась бы неимоверно, но мысли её витали в Стражериуме, зациклились на словах Ёфура: «Поиграла и хватит, пора тебе уходить из стражей».

– Это не игра, – пробормотала Бера, впихиваясь в кабинку. – Это моя жизнь.

В тесноте и темноте Бера сражалась с подолом. В её воспоминаниях о бесчисленных трудностях – уговорить родителей, заниматься вдвое больше мужчин, всем всегда доказывать свою силу – врывались сдавленные вскрики и постукивания.

Когда Бера наконец поняла, что шум доносится снаружи, подумала: «Кто-то развлекается». Звуки мало напоминали звуки соития, скорее уж драки, но и драка в понятии Беры – развлечение.