– Знаю.
– Вы так спокойно об этом говорите?
– А почему я должен волноваться?.. Я рад, что она беременна. Это наше общее решение.
– Вы хотите, чтобы она родила здесь?
– Не уверен. Не исключено, что я отправлю ее на материк. В Санкт-Петербург.
– Одну?
– Пока не решил.
– Она каторжанка. Вряд ли ей позволят покинуть Сахалин.
– Оп-па! Любопытный поворот. – Никита Глебович встал, сделал пару шагов по комнате, с иронией спросил: – Вы желаете составить ей компанию?
– Вместе с матерью, – сумасшедший снова улыбнулся, обнаружив почти беззубый рот. – С Соней.
– То есть я должен устроить вам побег?
– Да, побег. Возможно даже вместе с вами.
– Но я пока не каторжанин!
– Пока… Как только вы пожелаете решить судьбу Михелины, вас непременно отдадут под суд.
Гончаров остановился напротив сумасшедшего, некоторое время разглядывал его, заметил:
– Да, вы, сударь, действительно не сумасшедший, – направился к двери, толкнул ее. – Свободны!
Михель медленно поднялся, подошел к поручику, потянул дверь на себя, чтобы надзиратель не слышал разговора.
– Запомните, поручик… Я сумасшедший! Был им и остаюсь! Для каторжан, для поселенцев, для вас! Божий человек!.. А с божьего человека взятки гладки. Запомните это! – толкнул дверь и скрылся в полутьме коридора.
Сонька снова торговала в квасной лавке и ничуть не удивилась, когда сюда заявилась Михелина и опустилась на лавку. Она отпустила мужика с бутылью кваса, присела рядом.
– Это ты посоветовала Михелю явиться к Никите? – раздраженно спросила дочь.
– Я.
– Зачем?
– Чтобы поговорил с ним как мужчина с мужчиной. Как твой отец.
– Он почти все сломал!
– Что именно?
– Доверие, уважение… любовь, в конце концов!
– Какая же это любовь, если так легко ломается?! А доверие и уважение?.. Откуда они у графа к воровкам?
– Он любит меня! – выкрикнула Миха, смазав слезы с лица.
– Вот пусть и докажет свою любовь делом.
– Каким делом?
– Михель ему все объяснил. Или господин начальник ничего тебе не поведал?
– Он угрожал ему!
– А как по-другому?.. Он твой отец.
– Никита не может устроить побег сразу троим! Он сам загремит на каторгу!
Сонька снисходительно усмехнулась.
– Тебе он может устроить?
– Не знаю!.. Будет стараться!
– Вот и пусть постарается сразу для всех – для тебя, для твоей матери и отца. Какая ему разница, за скольких каторжан отбывать каторгу?.. Или ты готова бежать, оставив здесь самых близких людей? Способна драпануть, зная, что здесь подохнет твоя мать?
– Конечно нет.
– Вот ты на все и ответила. Вытри сопли и успокойся.
Мать фартуком прошлась по ее лицу, дочка прижалась к ней, и некоторое время они молчали.
– А что же делать, Сонь?
– Прежде всего, береги нервы. Это может сказаться на ребенке, – мать зачерпнула из кадушки кружку кваса, отпила сама, дала дочке. – Он-то понимает, что тебе рожать здесь нельзя?
– Конечно, понимает.
– И что?
– Сказала же, будет стараться отправить меня ближайшим пароходом.
– Это пособничество в побеге, дочка.
– Его могут судить?
– По полной. Могут и пожизненную впаять.
Михелина посидела в раздумье, допила квас.
– А сколько месяцев добираться до Одессы?
– Почти полгода.
– А если я рожу прямо на пароходе?
– Воля Божья. Но лучше, чтобы все было по-людски.
С треском открылась дверь, и в лавку ввалились двое «вольных» – мужик и баба. Мужик заорал:
– Сонька, зараза!.. Угощай измученный народишко!.. Все изнутри почернело!.. Дымится, Соня!
Воровка поцеловала дочку в лоб и принялась наливать «измученному народишку».
