«А если Салага не вернётся? Сгинет… Тогда мне не придётся брать грех на душу!» – в хмельной голове начальника метнулась мысль и Ломак было внутренне возликовал, но тут же в глубине сознания проснулся «тот самый» голос, который последние дни всё чаще нашёптывал из темноты: «Лучше бы он вернулся… Целым и невредимым, да на вездеходе. Неплохо бы ему и впрямь тюленей добыть, но ты-то знаешь, что это не так просто, и слюнтяй, скорее всего, облажается!»
Тихий бесцветный голос из чёрного сознания… Ломаку, – тому самому, Ломаку, который ненавидел и боялся нового соседа в своей голове, – был отвратителен скрипучий тембр этой расчётливой твари! Некто страшный стоял в глубокой тени сознания, следил за происходящим глазами Ивлина и давал советы тихим голосом, в котором слышался шорох переворачиваемых страниц журнала учёта смертей.
«Только не дури снова, – продолжал голос, прячась среди хмельных воспоминаний и ловко уворачиваясь от приказов полярника заткнуться. – Я уж было и впрямь поверил, что ты собираешься идти к норвежцам… Что?.. И собирался? Но ведь передумал в последний момент! Разумеется, с моей подачи – конечно я был рядом! Можно сказать, что это я нас спас».
– …А всё просто потому, что Райлли всех перехитрил, – потерянным голосом продолжил свой рассказ Ломак, в надежде заглушить «того» неизвестного. – Он всю дорогу ехал босиком. Да-да, разутым… К тому же он заранее прикрепил к педалям грузовика накладки с шипами – какой тут к чёрту сон, когда каждое прикосновение напоминает ходьбу по гвоздям! Представляю, как старина Боб топчет колючие падали с натянутой улыбкой на лице, и в то же самое время с нетерпением ждёт, когда пара спорщиков отключится!
Ломак снова покосился на дверь, за которой его ждал отвратительный выбор, при мысли о котором ему становилось тошно. На самом деле выбор он уже сделал – и то внутреннее противоречие, с которым он боролся последние дни, всё больше начинало походить на недоумённые оправдания ребёнка, от скуки и любопытства замучившего выпавшего из гнезда птенца. «Это суровая необходимость, – вёл он с собой разговор, всё чаще и чаще прикладываясь к бутылке. – Нам не выжить всем вместе – мы слишком ограничены в запасах! Кончится всё тем, что мы перережем друг другу глотки и превратимся в каннибалов!» При этих мыслях полярник чувствовал, как страх ледяной рукой сжимал сердце и нечто непостижимое заглядывало ему в глаза. «Лучше отравить!.. Лучше отравить!» – беззвучно шептали нервные губы в такие минуты. Шептали его – Ломака губы, – а не того, кто прятался в тени метавшегося разума! Перед глазами качался образ собственных детей и жены, с ужасом взиравших на родного человека, который собирается перешагнуть пропасть между «всем тем человеческим» и «отравителем». Под пристальным взором испуганных глаз, Ломаку становилось особенно тошно и он начинал шептать несвязанные (как могло показаться) между собой слова: «Это ради вас, всё ради вас!», «Никто не узнает и для вас ничего не изменится!», «Главное – выжить!», «Мне есть за что бороться, а отвечать я буду только перед Богом!»
На нетвёрдых ногах полярник поднялся и побрёл в свою комнату, однако возле двери Корхарта задержался и прислушался. Не отворяя дверь, он коснулся щекой стылых досок и простоял долгое время, пока из глаз не потекли слезы.
– Это не больно, – шептал он, – это не больно совсем. Не больно… Наступает сонливость, тихо и мирно, понимаешь? Так сказал Папс… так сказал Папс…
