– Не молчи, легче станет, – безуспешно пытаюсь смягчить свой грубоватый голос. – Понимаю, я не внушаю доверия. Просто представь на моём месте, ну не знаю... кого-то, кто не такой засранец.
– Ты всё равно засранец, – всхлипывает она, елозя лицом по моей залитой слезами футболке. – А я совсем запуталась... Нам было так хорошо, пока ты не вернулся. Дима рядом с тобой другой: непонятный, незнакомый. С каждым разом дальше, дальше, дальше... Верни мне старого Диму, слышишь?!
– Ну, эт ты загнула, паучонок, – снова глажу её по голове, прикладываясь к бутылке. – Помни, братец Мир жилетка, а не золотая рыбка. Хотя здесь так сыро, что жабры отрастить не помешает.
Машины губы трогает слабая улыбка. Она уже сама отбирает у меня виски, мы заводим разговор ни о чём. Вспоминаем почти что пустующий ныне аквариум, который при жизни отца знал лучшие времена, ведь до совершеннолетия она жила в моём доме, возможно даже присвоила мою спальню и наверняка заняла козырное место в отеческом сердце. Он всегда говорил о падчерице с особым теплом, в то время как от меня всё больше отдалялся.
Я гоню непрошенную ревность, рассказывая про любопытные особенности оставшихся рыбок, а паучонок смеётся, заявляя, что только те в силу немоты способны терпеть мой отвратный характер. Мутный взгляд постепенно теплеет, а с заплаканного лица уходит напряжённость. Когда на дне бутылки остаётся всего пара глотков, Машка уже лыка не вяжет, впрочем, как и я. Голова тяжёлая, мысли неповоротливые, зато на сердце легко как не было уже очень давно.
– У тебя ноги в каком-то дерьме, – хмыкаю, случайно уронив взгляд на пол.
– Давай ты потерпишь с любезностями хотя бы до утра, а? Мне сейчас сл... слиш... слишком классно! – Маша со смехом падает поперёк кровати и сладко потягивается, прогибаясь в спине.
У меня глаза на лоб лезут при виде оголившегося плоского живота. Взгляд против воли прощупывает каждую родинку на белоснежной коже, вынуждая гулко и болезненно сглатывать: раз, второй... ещё и майка, зараза, тонкая такая, однотонная – во всех деталях очерчивает налитую грудь.
– Давай я лучше займусь чем-то более безопасным, – перекладываю её ногу себе на колени, мысленно уговаривая разбушевавшиеся гормоны успокоиться, но проблема в том, что они не слушаются. Видать, перевозбудились ещё во время танца.
На перемазанной засохшей кровью ступне обнаруживаю неглубокую царапину. Хитрожопый мозг тут же сигнализирует о необходимости обработать рану. Я наивно потворствую его прихоти и немедленно стягиваю с себя футболку, после чего подкладываю её под девичью пятку, чтоб ненароком не залить постель.
Сама пациентка мало интересуется моими манипуляциями. Подложив одну руку под голову, пальцами второй руки Маша поглаживает себя по шее, спускается к ключицам... Её хмельная улыбка так и напрашивается на мои голодные губы! Сейчас бы рвануть куда глаза глядят, лишь бы не подогревать взбесившуюся фантазию, но максимум на что меня хватает – вернуть часть внимания к царапине. И всё равно боковым зрением продолжаю следить за тем, как тонкие пальчики приспускают бретельку хлопковой майки. Хитрый мозг, почуяв возможность дёрнуть эндорфинов, истошно подгоняет принять приглашение, перехватить инициативу: стиснуть, впиться, вгрызться... Да чтоб её!
Я усиленно пытаюсь направить энергию в противоположное русло, для чего приходится решительно вылить Маше на ногу оставшиеся в бутылке сто граммов "антисептика".
