Вот тогда-то и надо было твёрдо сказать Паниковски: «Знаете, уважаемый Александр Яковлевич, я в такие игры на старости лет играть не буду». А он начал вместо этого мямлить, ссылаться на режим секретности, а Паниковски – уговаривать, мол, ему и не нужны секреты, а только общесправочные материалы. Он-де и сам был бы рад покопаться в библиотеках, но вот, как назло, не располагает свободным временем. Мистер Кислярский может быть уверен, что он ни за что не подведёт своего соплеменника «под монастырь». Ну, разве плохо будет подработать в качестве негласного консультанта пару сотен долларов за невинную справочную информацию?
И Семён Моисеевич сдался – двести долларов пришлись ему как нельзя кстати. Да и какой вред мог он нанести родному государству, если два-три раза в месяц будет сплавлять Паниковски какую-нибудь «туфту»? И он согласился.
Через месяц американский вице-консул спросил его о ведущих сотрудниках института и поинтересовался, какую проблему разрабатывает профессор имя рёк такой-то. Ах, он привлечён к разработке правительственной программы? А не могли бы вы в общем виде рассказать, что это за программа и в каком направлении она разрабатывается?
У Кислярского опять не хватило смелости отказать (проклятые двести долларов Паниковски обещал увеличить до трёхсот), и пришлось пообещать «попытаться навести кое-какие справки». Но вернувшись со встречи, он решил никаких справок не наводить – он и так хорошо всё знал в доскональности, – а сочинил для американца из Бендер «липу», не имеющую ничего общего с действительным положением дел. И овцы будут целы и волки сыты – так решил эту этическую дилемму Семён Моисеевич и смело взялся за работу.
Как ни странно, Паниковски проглотил «наживку», даже не моргнув своим карим глазом, и выдал консультанту обещанный гонорар. Потом последовала новая просьба «неофита» перестроечной экономики, и Кислярский так же исправно, как и в первый раз, «изобразил» то, что от него требовалось. Такой поворот дел даже воодушевил Семёна Моисеевича: он дурит голову американцам, то есть делает богоугодное для страны дело, а то, что одновременно слегка поправляет своё материальное положение, кто же его за это осудит? Не брать от вице-консула денег – значит, прервать так удачно начатое дело. А раз «процесс пошёл», то остановить его уже никак невозможно.
Но Кислярский был таким же простаком в разведке, каковым в экономике представлялся Паниковски. Система, стоявшая за американским дипломатом, оказалась умнее липача-одиночки, и скоро Алекс (так просил его называть вице-консул) стал задавать своему конфиденту каверзные вопросы и требовать уточнений и дополнений. Пойдя по пути уточнений, Семён Моисеевич стал влезать в такие лабиринты лжи, что скоро понял, что долго не протянет и уткнётся носом в тупик. Он просто запутается в том, что сообщал месяц назад, не говоря уж о более ранней информации. Конечно, если бы он хорошенько подумал над первым ходом, то, может быть, ему удалось бы свести всю партию хотя бы к ничьей, но теперь делать исправления было поздно, и Кислярский, как заяц на удава, медленно, но верно шёл навстречу своей погибели, то бишь, разоблачению.
Тогда он стал избегать встреч с Паниковски, прятаться от него, ссылаться на занятость, болезнь и выдумывать другие причины, только чтобы не встречаться и не видеть наглую физиономию дипломата. Но Паниковски тоже был не лыком шит, он выслеживал и преследовал Кислярского, словно эсэсовская овчарка скрывающегося в белорусских лесах партизана. Он звонил в институт и домой, перехватывал по дороге на работу или в гастроном и не давал ему прохода. (Вот и сегодня не успел Семён Моисеевич вернуться домой, как тот уже выдал звонок и взбудоражил жену).
