«Не виноватый я! Она сама ко мне пришла!»
Смешно...
— Что ты с ней сделал, сука?
Еще один удар, теперь уже под дых, да такой мощный, что я едва внутренности не выплюнул.
— Что, я тебя спрашиваю? — и снова по лицу. Сильно! Так, что металлический привкус крови солью разился у меня во рту.
Но мне было лихо похуй. Я этой боли вообще не чувствовал, даже приветствовал ее. Потому что внутри творилось что-то страшное. Что терпеть было почти невыносимо.
— Отвечай! — орал Золотов, а я не знал, что сказать. Оправдываться я не собирался. Если Яна все-таки обвинила меня в изнасиловании, то флаг ей в руки.
И барабан на шею!
— Гандон штопаный! — еще один удар. Последний. И меня просто откинули от себя, как куль с костями.
Золотов отошел прочь, а я, вытирая кровь с разбитых губ, наконец-то заметил, что у нас был зритель — мой папаша. Он смотрел на меня так разочаровано. Будто бы не верил, что я мог быть его сыном.
— Забирай его на хуй отсюда, — хрипло просипел Золотов, — и предупреждаю на берегу, Паш: увижу твоего выродка рядом с моей дочерью еще раз и ему пиздец. Я ясно выразился?
Последние слова он просто проорал.
Отец кивнул и дал мне знак следовать за ним. Я же был в такой прострации, что передвигался и дышал чисто по инерции. Там за ребрами ничего не осталось кроме пустоты и ревущей боли. Хотелось лечь и сдохнуть, а приходилось куда-то идти и продолжать делать вид, что жизнь не поставили на паузу.
Где-то на периферии сознания вычленил из осуждающей речи отца, что я возвращаюсь в свой институт. Я не возражал, понимая совершенно четко, что все равно бы не вернулся туда, где каждый божий день приходилось бы сталкиваться с Золотовой и сходить с ума.
Лучше сразу застрелиться.
Что было дальше вспоминать страшно, ибо то была не жизнь даже, а гребаное существование. Я оборвал все связи с прошлым. Царенова и Летова вынес за скобки. Квартиру, в которой меня так эпично отымели во все щели, выставил на продажу.
Не осталось ничего — я планомерно вычистил все вокруг. Выбросил все, что мне могло напоминать о блондинистой змее, что превратила меня в ходячий труп.
А потом полгода пытался выбить ее из своей головы. Загрузил себя всем, чем только мог: учебой, подработкой в компании отца и спортом. Последнее получалось лучше всего, потому что только на ринге я мог спустить собственных демонов с поводка.
Пока в один прекрасный день тренер не решил со мной завести тупые задушевные разговоры. Вот тогда меня и взорвало. Снова!
— Исхаков, мать твою! — рычал мужчина, а я понять не мог, что ему от меня надо. — Ты давно трахался вообще?
Давно. В последний раз шесть месяцев назад. С Золотовой.
И сразу же мотор за ребрами заревел, протестуя против того, чтобы я снова пропускал себя через мясорубку воспоминаний. На хуй! От меня же ничего не останется...
— При чём тут это? — вяло спросил я, а сам зубами скрежетал.
— Притом, что у тебя спермотоксикоз налицо. Где техника? Где стратегия? На ринг выходишь не ты, а какое-то голодное животное, и трезвой головы нет — один сплошной клубок оголенной ярости!
— Насрать, — пожал я плечами.
— Ты мне тут еще поговори, Тимофей. Значит так, чтобы сегодня же вечером натрахался от души и спустил вот это все состояние в унитаз. Мне надоело смотреть на твои припадки!
— Разберусь, — отмахнулся я, сжимая руки в кулаки и кайфуя оттого, что свежие ранки на костяшках лопаются и кровоточат.
